Читать книгу "Вообрази себе картину - Джозеф Хеллер"

Однако в последующие недели поток посетителей стал неумолимо спадать, и Аристотеля начало охватывать неумолимое чувство, что им пренебрегают. Его перенесли из Главного зала в обычный. Люди, которые забредали сюда, даже не всегда знали, что здесь находится сам Аристотель.

Его одолела угрюмость, еще пущая, чем прежде. Ему не хватало сияющих лиц, торопливых толп, больше уже не стекавшихся, чтобы посмотреть на него. Он начал даже скучать по обществу сфинкса царицы Хатшепсут из ее гробницы в Дейр-эль-Бахри. Он висел в одном зале с кучей других Рембрандтов, от которых скоро устал. Как он скучал по всплеску солнечного света, по яркому красочному мазку, по улыбающимся лицам, по хорошеньким женщинам с других картин, с которыми он от случая к случаю проводил время в других местах! Он отдал бы едва ли не все за Ренуара и Пикассо.

Его начинало трясти от страха за собственную подлинность всякий раз, когда возникал вопрос об атрибутации кого-либо из других Рембрандтов его зала или когда их называли поддельными. Были тут двое, мужчина и женщина, насчет которых он проникся сомнениями в первый же день, как их увидел, и Аристотель удрученно поглядывал на них, испытывая неуверенность и враждебность. Они не казались ему вполне похожими на Рембрандта, каким его знал Аристотель. Он нервничал от сознания, что теперь он на несколько сантиметров меньше своего начального размера и что какой-нибудь эксперт может и не принять обычную усушку в качестве разумного объяснения.

В 1987 году изображенные Винсентом Ван Гогом подсолнухи, желтый крон которых начал мутнеть, были проданы за 39,9 миллиона долларов японской страховой компании, которую желтый крон не заботил. И сотни миллионов людей из всех стран мира не сбежались посмотреть на эту картину. Позже, в том же 1987-м, другое полотно Ван Гога принесло продавцу 53,9 миллиона долларов.

Рембрандтов «Аристотель» отошел на третий план.

В горле Аристотеля постоянно сидел какой-то комок. Чем больше он размышлял о своем положении, тем пуще ему хотелось принадлежать кисти Ван Гога. Он завидовал картинам из находящейся неподалеку более упорядоченной «Коллекции Фрика», которая сама по себе была произведением искусства. Там, рядом с Тицианом и Гойей, Веласкесом и Эль Греко, «Томасом Мором» Хольбейна и, в качестве достойного добавления к нему самому, великолепным автопортретом Рембрандта 1658 года, на котором Рембрандт выглядит как человек, который вышвырнет вас за дверь, если ему не понравятся ваши манеры или воспитание, Аристотель был бы среди равных себе, в обществе, какого он заслуживает, он производил бы куда более сильное впечатление в музее, который всеми считается более изысканным, несмотря на отталкивающих Фрагонаров и странноватого «Польского всадника».

Да и расположение «Фрика» Аристотелю нравилось больше. Все-таки зоопарк рядом.

Что до самих торгов, то под самый их конец вдруг наступила драматическая тишина, продлившаяся секунд десять, которые показались десятью часами, причем у всех создалось впечатление, что Кливлендский художественный музей того и гляди приобретет картину за 2 250 000 долларов.

Жена одного из попечителей Метрополитен, которой померещилось, будто торговавшийся от имени музея мистер Роример заснул, пришла в такой ужас, что едва не крикнула мужу, чтобы он добавил еще сто тысяч.

Но мистер Роример не спал. Прибегнув к заранее обговоренному коду, он постучал пальцами по лацкану пиджака и скосил глаза вправо, что означало необходимость набавить еще пятьдесят тысяч.

Представитель Кливлендского музея достиг указанной ему максимальной суммы и дальше идти не мог.

Других претендентов не было.

Метрополитен получил картину.

Шестидесятидевятилетний эксперт, представлявший Кливлендский музей, еще за месяц до аукциона предсказывал, что предложение в 1 500 000 долларов не имеет никаких шансов, предложение менее чем 2 000 000 долларов может дать шансы весьма сомнительные, 2 000 000 дадут ничтожные шансы, а 2 250 000 долларов — это вполне респектабельное предложение, способное решить исход дела, — но, впрочем, цена может подняться и выше.

Он оказался столь же точен, сколь любой другой оракул.

Музей Метрополитен не сообщил, как далеко он намеревался зайти.

Третье по величине предложение составляло 1 905 000 долларов и было сделано, как удалось установить, Институтом изящных искусств Карнеги из Питсбурга, поддержанным благотворительницей миссис Сарой Меллон Скейф, учредившей для покупки Рембрандта личный фонд, содержавший чуть больше 2 000 000 долларов.

В виде малого утешения по поводу потери Рембрандта представитель Питтсбурга привез домой «Мужчину с селедкой», купленного за 145 000 долларов.

Четвертое по величине предложение принадлежало швейцарскому аристократу немецкого происхождения.

В 1972 году музей Метрополитен без особого шума переименовал картину, и теперь она называется «Аристотель с бюстом Гомера». Однако новое имя попало на табличку лишь в 1980 году, и с тех самых пор Рембрандтову «Аристотелю, размышляющему над бюстом Гомера» грозит опасность отправиться по пути, уже проторенному его «Портретом Питера Хофта» и «Портретом Вергилия». Если их когда-нибудь удастся собрать и выставить в одном месте, эта триада невидимых шедевров Рембрандта будет представлять собою бесценное и неповторимое зрелище.

Через несколько дней после аукциона мистер Роример почувствовал себя обязанным оспорить редакционную статью «Нью-Йорк таймс», в которой обиняками говорилось о вульгарности этого события. В частности, в статье упоминалось «устойчивое чувство неуместности, даже безвкусицы уплаченной цены» и спрашивалось, нельзя ли было найти этим деньгам более разумное применение. Защищая музей, мистер Роример пояснил прессе, что цена значения не имеет.

— Деньги — это всего лишь средство взаимных расчетов.

Несколько обладающих достойной репутацией людей из числа стоявших вблизи картины и сейчас готовы под присягой подтвердить, что они слышали, как Аристотель хмыкнул.

ХVI. Последние слова

33

Исход суда над Сократом был предрешен. Да и сам процесс принадлежал к числу тех, которые кончаются, еще не начавшись, и самые первые шаги которых вдохновляются их завершением. Как сказал, требуя смертного приговора, Анит, Сократ не предстал бы перед судом, если бы не было ясно, что его сочтут виновным, а судьи не сочли бы его виновным, если бы не намеревались его уничтожить.

Счастливого конца не предвиделось.

Счастливые концы бывают только в трагедиях.

Где бы мы сейчас оказались, если б Иисус не был распят?

Суд над Сократом был честным судом. Сфабрикованных показаний там не было, лживых свидетелей тоже. Их вообще не было — ни показаний, ни свидетелей. И судьи это отлично знали. Тем и замечательно правление закона, которое помог восстановить Анит, что при нем никаких доказательств для обвинения человека не требуется. Довольно и убежденности судей. Должные процедуры соблюдались должным порядком. Правосудие свершилось.