Читать книгу "Тайна старого фонтана - Виктория Фокс"

Адалина звонит в большой тяжелый колокол — таким объявляют подъем в школьных общежитиях, и у подножия лестницы появляется старик. На нем старая синяя шапка, а по изношенной выцветшей одежде можно догадаться, что он проводит весь день на улице.

— Отнеси это в восточное крыло, — показывает Адалина на мои сумки, — в сиреневую комнату.

Мужчина покорно кивает головой. Судя по его возрасту, носить чемоданы ему не легче, чем мне, но когда я протягиваю руку, чтобы помочь, он вскидывает ношу на плечо легко как пушинку. Я представляю себе, как на окрестных полях он так же запросто поднимает тюки сена или раненого теленка.

— Это Сальваторе. Не трать на него время, — говорит Адалина и крутит пальцем у виска. — Он не в себе последние тридцать лет. Синьора держит его из жалости.

Ей, должно быть, заметно мое любопытство, потому что, задержав на мне на мгновение взгляд, Адалина довольно мягко произносит: «Помни, Люси, ты здесь, чтобы поддерживать порядок. Если у тебя есть вопросы о доме, о деревне, о городе, спроси меня. А все вопросы о людях, которые живут здесь, держи при себе. Договорились?» В этих словах не слышна угроза, скорее просто интерес, как будто Адалина присматривается ко мне, пытаясь уловить то, что поняла из нашего странного интервью.

— Конечно.

— Благоразумие — это главное, — говорит Адалина, — а теперь пойдем, я покажу тебе остальную часть дома, но будь готова, что понадобится время, чтобы освоиться. У нас здесь только два правила. Первое, — говорит она, указывая на закрытую дверь, ведущую, как можно догадаться, в увитую виноградной лозой часть замка, которую я видела с улицы, — не ходить в западное крыло. Второе — не подниматься на верхний этаж. Я тебе его покажу. Следовать этим правилам несложно, ведь эти части дома всегда заперты. Ты поймешь, если нарушишь запрет.

Нарушишь запрет. Звучит по-библейски, как «нарушить заповедь». Согрешить. Я вспоминаю про запретный плод.

— Сюда, Люси.

Мы проходим через холл, поднимаемся по широкой лестнице из песчаника цвета жженой умбры с украшенными орнаментом перилами, вдоль которой висят портреты. «Кто это?» — Я забываю о предупреждении Адалины, замерев перед изображением человека в красном блейзере на фоне изумрудного леса. Один его глаз черный, а другой зеленый, они озорно блестят, и это так убедительно передано на холсте, что не остается сомнений: этот человек мертв. Адалина искоса смотрит на меня.

— Мы уже начали прикрывать их, — осторожно говорит она.

Мне удается рассмотреть еще несколько рамок, покрытых пыльниками. Я нехотя плетусь дальше. Адалина показывает мне несколько спален, никто в них не спит, но в уборке они все равно нуждаются. В одной из них два ряда деревянных детских кроватей — похоже, больничных.

— В прошлом веке здесь был санаторий, — объясняет женщина, возможно, слишком поспешно.

Первое, что я сделаю завтра утром, — проветрю комнаты. Я сразу поняла: здесь мне не придется лентяйничать, отчасти из-за того, какая дорога сюда ведет, а отчасти потому, что мне не терпится заглянуть в закрытые ящики, исследовать внутренности шкафов, смазать ржавые замки… и сбросить поблекшие покровы с портретов, чтобы увидеть написанные на них имена.

На следующих трех этажах все то же самое. Старая библиотека, полная покрытых пылью книг с потертыми корешками, и выходящий в сад мезонин. Я хочу подняться туда, но Адалина отговаривает: «Эта лестница не использовалась годами». Гардеробные, читальные залы, уборные, женские спальни, мужские кабинеты, кладовые и чуланы — сейчас все эти комнаты пустовали, но кто знает, для чего они использовались раньше. Все кажется одним сплошным лабиринтом, извилистым, запутанным и бесконечным, где одно помещение похоже на другое. В одиночку я бы уже заблудилась.

Дойдя до двери в конце коридора, мы останавливаемся.

— А это вход на верхний этаж, — говорю я и берусь за деревянную ручку, как будто хочу проверить, вдруг Адалина была неправа и она откроется. Заперто.

— Никто туда не ходит, — подтверждает Адалина, и я понимаю, что дверь ведет в одно из мест, на которые распространяется запрет, — твоя работа должна заканчиваться здесь.

Я отпускаю ручку.

— Я говорю тебе это из-за девушки, которая работала здесь до тебя. Она не послушалась моего совета, и у синьоры не было выбора, кроме как уволить ее.

— Увижу ли я ее? — собственный вопрос наводит меня на мысль, что я не слышала ее имени. Она. Ее. Синьора. Хозяйка дома…

— Скоро, — Адалина отводит взгляд, — а пока идем, я покажу тебе твою комнату.

* * *

Сиреневая комната, как оказалось, вовсе не сиреневая. Стены цвета сливок, высокие потолки, кровать с балдахином из плотной красной ткани. На одной из стен бордюр, а над ним — кое-как нарисованные оливковые деревья, держу пари, это сделал ребенок.

Адалина не врала, назвав это помещение апартаментами: как и все в замке Барбаросса, оно огромно. Здесь есть ванная комната, не очень большая, но я не жалуюсь (не хватало еще заблудиться там в поисках туалета), письменный стол, пара кресел, красивый камин (заглянув в дымоход, я понимаю, что он давно забит), а гардероб красного дерева в несколько раз больше, чем квартира, которую мы с Билл снимаем в Лондоне. Под окном, которое вдвое выше обычного, стоит вышитая тахта.

Только сейчас, оставшись в одиночестве, я могу оценить величие поместья. Когда-то за лужайками здесь тщательно ухаживали. Разделенные камнями, их ярусы спускались к усыпанному персиковым цветом и лепестками роз саду, но сейчас они наползают одна на другую, облезлые ограждения увиты лозой, давно не стриженная трава заполонила все вокруг. За кустами роз солнечные лучи отражаются от стекол старой теплицы, распухшей от разросшейся внутри зелени, и падают на контур в кирпичной стене, напоминающий дверь. Я вспоминаю книгу, которую читала в детстве. Хотя, скорее, ее читала мне мама, судя по тому, что в эти воспоминания вплетен мягкий запах гвоздики, но потом я замечаю, что окно распахнуто и это вполне может быть смесь ароматов трав, витающих в воздухе. Я хочу шагнуть наружу, подойти к той двери и повернуть ржавый ключ. Ты поймешь, если нарушишь запрет.

Еще дальше, у лимонной рощи и начала дороги, которая привела меня сюда, на западе, где солнце медленно садится за горизонт, затопляя небо оранжевым и золотым, расположена открытая беседка, одинокая и величественная на этом холмике, поросшем травой, безупречная, словно завиток на пресс-папье. В кроваво-красном небе пикирует пара стрижей, совершая в сумерках свои акробатические трюки.

Но на одну вещь я избегаю смотреть, я отводила от нее взгляд и ранее. Фонтан у входа, расположенный среди дюжины кипарисов, после захода солнца кажется еще более мрачным. Я не знаю, почему он наводит такой ужас. Из него торчит уродливая каменная рыба с выпученными глазами, покрытая чешуей, словно коркой, ловящая воздух открытым ртом и окаменевшая в прыжке, будто на нее наложили страшное заклятие. Деревья не скрывают его, окружив, как стражники с поднятыми копьями, — наверное, за полуразрушенным камнем и застоявшейся водой они могут разглядеть что-то, что стоит лелеять и охранять.