Читать книгу "1917. Разгадка «русской» революции - Николай Стариков"

Словом, голодали русские люди не больше, чем в других воюющих странах и куда меньше, чем в «свободной» России через небольшой промежуток времени после второй и третьей революций. И уж совершенно несравнимы лишения жителей Петрограда в 1917 году со страшным голодом, постигшим население этого же города во время блокады Ленинграда. А ведь это не просто один город, это даже во многом одни и те же люди. Но в 1942 году, умирая от голода, никто почему-то не идет на улицу с требованием хлеба.

Почему? Потому, что по-другому воспринимает противника? Потому, что идеологически обработан? Да. Но главное — каждый знает, что власть шутить не будет и такие демонстрации, безусловно играющие на руку противнику, будут беспощадно подавлены. И — нет подстрекателей и вожаков. Тех, кто может завести толпу, и, манипулируя ее действиями, направить в нужную сторону. Ведь в Петрограде 1917 года иностранным разведчикам работать значительно вольготнее, чем в Ленинграде 1942 года…

Экономика Российской империи кряхтела, трещала, но — выдерживала даже огромные расходы на войну. Если в 1914 году военные расходы России составляли 1655 млн рублей, то в 1915 году эта цифра равнялась 8818 млн рублей, а в 1916 году — 14 573 млн рублей.[33] Поставки военного снаряжения из-за рубежа во многом покрывались английскими и американскими кредитами. Мобилизация вычерпала из России до 15 миллионов взрослых мужчин. Когда называют эту цифру в отрыве от остальных — она поражает. Если же сравнить с положением других воюющих стран, ситуация будет выглядеть совсем иначе. Призванные русские мужики составляли примерно 9 % населения России, тогда как в Германии и Франции отправили в армию около 20 %. Даже в Англии, всегда воюющей чужими руками, — почти 13 % населения.[34]

В России было не хуже, а лучше, чем в других воюющих странах! Это в Германии призвали 17-летних, раздавались голоса о необходимости тотальной мобилизации всего мужского населения от 15 до 60 лет.[35] Верховное военное командование требовало, чтобы эта повинность, «хотя бы с ограничениями, была распространена и на женщин». В январе 1916 года императорским указом в Австрии военнообязанными были объявлены мужчины 50–55-летнего возраста, а в Турции — до 50 лет.[36] Как видим, тяжести войны коснулись России ничуть не больше других воюющих стран.

Так почему же революция произошла именно у нас?

Этот вопрос мы должны задавать снова и снова. Может быть, дело в оккупации противником территории страны? Но тогда революция, безусловно, должна была начаться в Париже, а не в Петрограде, ведь половина французской земли была под немецкой пятой. Отличная ситуация для потрясений сложилась в Румынии: полностью разгромлена армия, большая часть страны и столица также оккупированы Германией. Мы же потеряли только не очень важную Польшу и некоторые Прибалтийские земли. Никакого значения для продовольственного снабжения страны они не имели. Вся собственно русская территория была в целости и сохранности. Работала промышленность, а население не испытывало ужасов войны, которая велась за линией стабилизировавшегося фронта. Основная цветущая часть России будет разрушена значительно позже, в Гражданскую войну, которая именно для этого и будет развязана при прямом подстрекательстве и посильной помощи Антанты.

Таким образом, никаких классических предпосылок, из которых в военную пору может вырасти бунт, а за ним и революция, мы не находим. Кроме одной — желания руководства Великобритании уничтожить опасных геополитических соперников и умения английской разведки провоцировать смуту, беспорядки и смены режимов в неугодных государствах.

Чтобы сделать следующий шаг для правильного понимания февральских событий, надо говорить не о причинах революции вообще, а о причинах ее наступления:

• именно в 1917 году;

• именно в феврале этого года.

Таких причин несколько, их совпадение привело к тому, что именно этот месяц и этот год стали началом русской трагедии…

Русская промышленность делала все возможное для скорейшего перевооружения своей армии. Опыт войны со всей очевидностью показал, что рассчитывать нам приходилось только на себя. Поставки военной техники от «союзников» были строго дозированными и преследовали двоякую цель: не допустить разгрома России и выхода ее из войны и одновременно избежать решающих побед на Восточном фронте. Ослабевшая, но сопротивляющаяся Россия была необходима для планов, срок выполнения которых наступал…

В то же время русское правительство с уверенностью смотрело в будущее — на следующий год было запланировано изменение военного положения страны. Подходил к концу страшный бич русской армии — снарядный голод. Невозможно подсчитать, сколькими жизнями заплатили мы за хроническое молчание русской артиллерии. В начале войны русская полевая артиллерия располагала запасом в 1000 снарядов на орудие, к 1917 году запас на орудие составлял 4000 снарядов.[37] Это означает, что теперь любое крупное наступление можно было планировать, учитывая массированную артиллерийскую обработку обороны противника. Ясно, что прорыв и победа в такой ситуации были куда более вероятными. Ведь если русские солдаты умудрялись воевать и без снарядов и без патронов, с ними они были бы просто непобедимы.

С одними винтовками наперевес наши солдаты выкосили весь цвет австро-венгерской армии на полях Галиции и в ущельях Карпат. Досталось и немцам — статистика гласит, что полки германской армии, дравшиеся на Восточном фронте, несли вдвое большие потери, чем сражавшиеся на Западном. Турки, разгромившие англичан и французов, потерпели от русской армии страшное поражение, и русские воины стояли на подступах к Ираку. И эта героическая армия вступала в новый 1917 год сильная как никогда.

На весну — лето очередное наступление готовили и Россия, и ее «союзники». Напротив, германская армия готовилась к стратегической обороне. «Наше положение было чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным. О наступлении думать не приходилось, мы должны были держать резервы наготове для обороны. Нельзя было надеяться также на то, что какое-либо из государств Антанты выйдет из строя. Наше поражение казалось неизбежным…» — пишет в своих воспоминаниях Эрих Людендорф.[38]

Оттого так пессимистически настроены немецкие военные, что на стол их ложатся не только доклады германских министров, но и бумаги их австро-венгерских коллег. А от них веет просто покойницким «оптимизмом».