Читать книгу "Дайте мне обезьяну - Сергей Носов"

– Стой, – сказала водителю, – дай назад.

Водитель совершил нехитрый маневр.

Увидев из окна подъезжающий «форд», Никитич поспешил на входе встретить Несоеву.

– Здравия желаю, Анастасия Степановна!

– Рыбок кормишь? – спросила Несоева.

– В данный момент кофий пью, – рапортовал Никитич. – Милости просим.

– Я на секунду.

Не хотела с ним на лестнице разговаривать – вошла в комнату: Никитич и в самом деле кофе пил, орешки в шоколаде лежали на блюдечке. В комнате у него пахло рябиной.

– Спит? – спросила Несоева, показав пальцем наверх.

– Наш-то? А как же! Они поздно встают.

– Ни на что не жалуется? – спросила Несоева.

– Никак нет.

– Будешь ерничать – в лоб дам.

Взяла орешек, в рот положила.

Он служил охранником еще ее первому мужу. После того как в плечо пуля попала, стала сохнуть рука. Правая. Теперь Никитич работает аквариумистом. Здесь и живет. Аквариумов немного, всего четыре, включая его собственный. Он и помимо аквариумов следит за порядком, а также руководит кастеляншей.

– Может, ему что-нибудь надо? – продолжала допытываться Анастасия Степановна. – Ты не спрашивал?

– Надо будет – сами попросят.

Несоева дала в лоб. Не сильно.

– Да я что! Я их и не вижу почти что! – тем же тоном отвечал Никитич. – Тихие больно. Нет они там или есть?

Слыл хохмачом в молодости. И в зрелом возрасте все хохмил. Дохохмился. Несоева знала: если Никитичу сказать: «Я не барыня», – он воскликнет: «Вы круче барыни, Анастасия Степановна!»

– Подожди, – насторожилась Несоева. – Он там или нет?

– Сказали, что нет.

– Сказал, что нет? Кому сказал?

– Мне сказали, что нет.

– А сам, значит, есть?

– Сами есть.

– Ну смотри у меня, – Несоева вышла.

Никитич, стоя у окна, ждал, когда «форд» отъедет. Потом сел за стол.

Он знал, что Косолапов есть.

Он знал также, что некоторые считали, что Косолапова нет.

Но так думали те, кто плохо знал Косолапова.

3

«Первый блин комом», – читалось на лице Бориса Валерьяновича Кукина.

– Вам не нравится? – спросил Филимонов раздраженно.

– Нет, почему же, сразу видно, профессионал работал.

– Вижу, не нравится.

– В отношении идеологии претензий нет. Когда я вчера говорил о порядочности, я подразумевал почти тоже самое. «Добровластие» вы сами придумали? – спросил Кукин Тетюрина.

Красноглазый Тетюрин, заспанный и опухший, ответил:

– Сам.

(Он придумал сам это красивое слово. Сам или нет? Нет, кажется, сам.)

– Но что мне не нравится, – сказал Кукин, – так это длина фразы. Надо короче.

– Но экспрессия, мощь… – возражал Филимонов. – И это при том, что написано от лица женщины…

– Ну и что?

– Как что? От лица женщины, а не мужчины!

– При чем тут женщина?

– Но мощь… но экспрессия… – Филимонов уже пожалел, что похвастался творением своего протеже.

– Я и говорю, лексика безукоризненная, но длина фразы никуда не годится, – Кукин прямо глядел Тетюрину в глаза. – Если вы, конечно, не роман пишете.

Взгляд Бориса Валерьяновича корреспондировал: «Меня слушайте, этот ничего не понимает».

– Ритм! Здесь есть ритм! – завелся Филимонов; он цитировал: – «Все. Кто же не хочет порядка? Все хотят». Где тут длинная фраза?

– Начало очень хорошее, – обращаясь к Тетюрину, произнес Борис Валерьянович тихим голосом. – Но послушайте сами, – и он стал читать голосом громким: – «С нашей пассивностью, с нашим нежеланием замечать очевидное, с нашим тотальным неверием в собственные силы, в то, что все еще можно изменить, исправить, и вместе с тем с нашей ребяческой зачарованностью цирковыми раскрутками…» Слушайте, – прервал себя Кукин, – это недопустимо!

– Фраза разжимается, как пружина, – сказал Филимонов.

– Я уже не говорю о придаточных предложениях, – произнес Кукин.

– Мне нравится фраза Тетюрина! – сказал Филимонов, равно сильно ударяя на каждое слово.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – Борис Валерьянович считал слова.

– Я шесть лет работал редактором, – сказал Филимонов, – в издательстве! Я чувствую речь.

Борис Валерьянович хотел было ответить Филимонову, наверное: я семь лет работаю на кафедре конфликтологии! – но, посмотрев на Филимонова, сдержался.

– Видите ли, – снова обращаясь к Тетюрину, произнес Борис Валерьянович, – есть определенные законы восприятия печатного текста. Может быть, вы не знали, но в нашем деле это надо учитывать, сумма среднего числа слов в предложении и среднего числа слов длиной не менее трех слогов должна быть минимальной; обычно мы умножаем эту сумму на ноль целых четыре десятых…

– Пойдем отсюда.

Филимонов вышел первым, Тетюрин – следом (не забыв поблагодарить – он человек вежливый…).

Борис Валерьянович вывел текст на дисплей. Среднее количество слов в предложении – 7,7. Символов в слове – 5,1. Уровень образования – 3,4. Благозвучие – 90,4.

Борис Валерьянович обдумывал результат анализа текста.

– Теоретик сраный, – ругался Филимонов, когда спускались по лестнице. – Погуляй. Отвезу Косолапову. Он поймет.

4

ВСЕ ХОТЯТ ПОРЯДКА

Все.

Кто же не хочет порядка?

Все хотят.

А если бы еще и кандидат был человек порядочный…

Ну да, размечтались…

Это там, на Западе, есть такое слово «пробитократия», означает оно «власть порядочных людей». На русский слух звучит диковинно. Я бы перевела «добровластие». Только не знаю, приживется ли?

Одни скажут: порядочный человек в политику не пойдет. Другие поправят: не пустят.

А кто же не пустит, если не мы сами? С нашей пассивностью, с нашим нежеланием замечать очевидное, с нашим тотальным неверием в собственные силы, в то, что все еще можно изменить, исправить, и вместе с тем с нашей ребяческой зачарованностью цирковыми раскрутками тех, кого нам, недотепам, в очередной раз навязывают.

Ну не читаем программы, не ходим на встречи, но хотя бы всмотреться в лицо, вслушаться в голос!.. Хотя бы понять, умеет ли он улыбаться… Увидеть глаза. Разглядеть человека. В конце концов, повторить про себя имя, фамилию (что совсем не пустяк: что ни политик у нас – фамилия словно из Гоголя!..)