Читать книгу "Последний очевидец - Василий Шульгин"

Встретившись у витрины, мы пошли с ним рядом. Он спросил:

— Скоро выборы. Вы будете выбираться?

— Нет. Зачем? Я вот просидел все пять лет, а не сказал ни слова.

— А что же вы будете делать?

— Буду писать.

— Пишите. Но помните одно. Если вы хотите, чтобы вас напечатали, то все дело в сионистах. Хвалите их, хвалите в каждой строчке — и все напечатают».

Он умер в воскресенье, на Сретенье, 15 февраля 1976 года. На девяносто девятом году… Чуть-чуть не дожив, как хотел, до ста лет… И до своей странной мечты: мирного объединения Германии.

Последний наш разговор состоялся 25 января 1976 года — за три недели до его смерти.

Мы сидели на кухне далеко за полночь, грелись газом. Говорили о книге Н. Н. Яковлева «1 августа 1914 года», что-то зачитывали.

Василий Витальевич, как всегда, внимательно слушал. Качал головой. Многие факты были как будто и для него новостью.

Потом он обхватил рукой целиком всю голову (он часто так делал, голова зябла, обычно он носил белый ночной колпак) и сказал:

— Чем больше я о ней думаю (то есть о революции), тем меньше понимаю…

Это были — для меня — последние его слова.

И еще одна, посмертная встреча с Василием Витальевичем. Года через три после смерти он приснился моей сестре С. Н. Безбоковой и сказал:

— Передайте Николаю Николаевичу (пишущему настоящие строки), что у этой книги конца нет…

Что он хотел сказать?

Н. Н. Лисовой

Годы

Воспоминания члена Государственной Думы

Вершины

Одна вершина… Тысяча бездн… Счастливый час — и сколько тоски… Потерянные годы — и удачный день… Вот мои сны в ночи.

Край мертвых сумрачен и печален, И ни дуновенья с Востока! Но в этом непроглядном небе Есть одна душа! Она ждет.

От автора

Si jenesse savait, si vieillesse ponsait!

(Если бы юность знала, если бы старость могла!)

В Югославии, на Дунае, был и есть городок, где живет семь тысяч сербов, хорватов и некоторое число швабов, то есть немцев. Легенда говорит, что в незапамятные времена некий колдун увел стайку детей из такого же маленького городка, находившегося неведомо где, в Германии. Колдун вошел в мрачное подземелье и шел, и шел неведомо сколько, может быть, годы. И вынырнул на поверхность земли вместе с подросшими детьми в солнечной, цветущей стране, где уже с IV века янтарный виноград отражался в водах Дуная.

Городок назывался Сремски-Карловци и славился своим вином, известным под именем венгерского. «Nullum vinum nisi ungaricum!» («Только венгерское достойно называться вином!»)

Поэт польского Возрождения Ян Кохановский писал: «Сиротеет мой погреб, когда в нем нет славного карловацкого вина».

Поэтому карловчане — великие патриоты своей маленькой родины. Я не стал сыном этого маленького уголка Вселенной, но душевно полюбил его. Впервые судьба занесла меня в Сремски-Карловци в двадцатые годы, потому что в этом городе, после ухода из Крыма, была штаб-квартира П. Н. Врангеля. Но в 1928 году барон Врангель умер, и примерно тогда же я отошел от политической жизни В тридцатые годы мы вновь приехали с женой в этот городок, где я и пробыл до 1945 года.

В октябре 1944 года пришли советские войска, освободив Сремски-Карловци от гитлеровцев и хорватских усташей. Три месяца мы прожили в постоянном общении с советскими воинами — офицерами и солдатами.

Они смотрели на нас, эмигрантов, как на музейную редкость, и, как с экспонатами, обращались соответственно, то есть осторожно. Некоторые наслаждались у нас семейным уютом, восклицая: «Четыре года без отпуска! Без семьи!»

Вообще говоря, нас не обижали. Говорили: «Нас не опасайтесь, мы вас не тронем…»

— А дальше как будет?..

Они не договаривали. Понимайте, дескать, сами… Некоторые русские все-таки бежали с немцами. Большинство осталось. Я понимал — будет трудно, но я остался. Я с ужасом вспоминал жизнь при гитлеровцах. Вспоминал, что обязательным было приветствие «Heil Hitler!», застревавшее у меня в горле.

В это время мы жили примерно так. Мария Дмитриевна, моя жена, стучала на машинке ночи напролет, уносясь к счастливым временам детства и юности. Я писал «Приключения князя Воронецкого», исторический роман XVI века. Кроме того, я занимался хозяйственными делами, то есть раздобывал правдами и неправдами то, без чего нельзя было жить. Между прочим, каждое утро был поход за молоком.

При свете утренней Венеры я пробирался на окраину городка. Три километра надо было пройти, чтобы достать один литр «млека». Но я любил эти ранние сумерки. Я шел через «Патриаршийскую Башту», где было еще темно. И это хорошо. При свете было бы видно, как обезображен войной еще недавно роскошный сад. После парка начинались овраги, речки с зыбкими досками вместо мосточков, потом улочки и переулки. В полусвете домики казались уютными. Получив драгоценное молоко, я шел домой.

В семь часов утра 24 декабря 1944 года, то есть в сочельник, боец, служивший в комендатуре, остановил меня на улице, в нескольких шагах от нашего «стана» (квартиры).

Он сказал:

— Вы Шульгин?

Я ответил:

— Да.

— Комендант вас просит.

— Хорошо. Только занесу молоко домой, — и я показал на «кантицу» — посуду, в которой там носят молоко.

Боец возразил:

— Да не стоит. Ведь на пять минут.

Я согласился и пошел с ним.

Из комендатуры я самолетом был препровожден во внутреннюю тюрьму МГБ в Москве. «Кантица», но уже без молока, сопровождала меня.

Так пять минут превратились для меня в двадцать пять лет. Это свершилось по приговору Особого совещания. В это время мне было шестьдесят семь лет. Следовательно, я должен был выйти на свободу в возрасте девяноста двух лет. При самом большом оптимизме это было сомнительно.

Но судьба судила иначе. Двадцать пять лет тюремного заключения она превратила в двенадцать, сказав:

— Довольно с него!

Довольно так довольно. Меня выпустили на свободу, и ко мне из-за границы приехала жена, которую я не видел со времени выхода из дома с «кантицей» за молоком.

Этот барьер был взят. За долгую мою жизнь барьеров было много. Сейчас я беру барьер, быть может, последний, и он не из легких. Этот барьер — книга «Годы», которую я закончил и надеюсь увидеть напечатанной. Она будет четвертой моей книгой, изданной в Советском Союзе. Первые книги «Дни» и «1920 год» вышли в 1927 году в издательстве «Прибой». Затем, после тридцатичетырехлетнего перерыва, в 1961 году, вышли мои «Письма к русским эмигрантам». И наконец, сейчас — «Годы». Еще одно мое общение с читателем, вернее — со зрителем, было в 1965 году в картине «Перед судом истории».