Читать книгу "Константин Павлович - Майя Кучерская"

24 октября (4 ноября) 1794 года Александр Васильевич взял Прагу, укрепленное предместье Варшавы. Сражение было кровопролитным, «умерщвляли всех, не различая ни лет, ни пола», «пронзительный крик женщин, вопли детей наводили ужас на душу». Прагу подожгли с четырех концов. «До самой Вислы на всяком шагу видны были всякого звания умерщвленные, а на берегу оной навалены были груды тел убитых и умирающих: воинов, жителей, жидов, монахов, женщин и ребят. При виде всего того сердце человека замирает, а взоры мерзятся таковым позорищем». Прага была буквально стерта с лица земли. То-то удивлялись русские офицеры, проезжая над Вислой спустя почти 20 лет. «Переезжаешь через Вислу, едешь чрез Прагу — и не видишь ее! Тут только одни пространные поля с хлебом, разрушенные окопы и бедные дома. Где же Прага? Ее нет: она высилась, как Кедр Ливанский; прошел мимо герой — и странник не находит, где она была».

29 октября 1794 года русские войска во главе с «героем» под барабанную дробь вступили в Варшаву. «Всемилостивейшая Государыня! ура! Варшава наша», — доносил Суворов императрице. Екатерина отвечала столь же лаконично: «Ура, фельдмаршал Суворов!» — сообщая Суворову и о своей радости, и о даровании ему фельдмаршальского звания.

Польский король Станислав Август Понятовский, в прошлом возлюбленный Екатерины, ее стараниями возведенный на польский трон, отрекся от щедро подаренного ему когда-то престола, и, кажется, не без облегчения. «8 января 1795 года Станислав Август простился с главнокомандующим и был так тронут нежным прощанием Суворова, что растерялся и не припомнил всего, что хотел ему сказать». Еще в 1792 году, в надежде спасти свое царство от разорения, Станислав Август предлагал Екатерине возвести на польский престол второго ее внука, Константина. После разгрома Праги в 1794 году Станислав Потоцкий и Тадеуш Мостовский повторили это предложение, но Екатерина неизменно отвечала отказом, ведь в случае восшествия на польский трон, объясняла императрица, великому князю пришлось бы стать католиком и навсегда отречься от прав на русский престол. В 1795 году состоялся третий раздел польских земель. России достались западная часть Белоруссии, западная Волынь, Литва и герцогство Курляндское; остальные земли отошли Пруссии и Австрии. Речь Посполитая исчезла с политической карты мира.

Екатерина и не подозревала, что вовсе не во время войн с турками, но теперь, деля с Австрией и Пруссией польские территории, она наконец начала писать Константину историю. Именно «польские» семена, горстями бросаемые императрицей в почву русской внешней политики, два десятилетия спустя дали в жизни ее второго внука бурные всходы.

В последние годы правления Екатерины о «греческом» проекте как будто совершенно забыли. Хотя, возможно, то было забвение вынужденное и внешнее. По крайней мере в своем кратком «Завещании», написанном в 1792 году и не публиковавшемся при жизни, а возможно, и не предназначавшемся для печати, Екатерина писала: «Мое намерение есть возвести Константина на престол Греческой Восточной империи».

В советской исторической науке распространилось мнение: «греческий проект» — спекуляция, декорация, искусный дипломатический ход Екатерины, необходимый ей для безболезненного присоединения Крыма, устрашения турок и щекотания нервов европейским державам. Поэтому «греческий проект», «который впоследствии не раз использовался во враждебных России целях, как реальный проект внешней политики России 80-х годов XVIII века не существовал». Это было и так, и не так.

Эпоха фантастических прожектов, расцвета дворцового церемониала, эпоха-декорация, вся подобная «потемкинской деревне», ослепленная блеском фейерверков, украшенная экзотическими садами, венками и букетами, поднимавшая бокалы, наполненные жемчугом вместо вина, под журчание устроенного прямо в комнате ручья и сладкое пение на эллино-греческом языке, предлагает нам судить ее по иным законам — законам мифотворчества. «Греческий проект» чем-то походил на одного из его создателей — светлейшего князя Потемкина, увлеченного и бесстрашного мечтателя, фантазера, готового, однако, ради воплощения своих фантазий немедленно собрать войско. Екатерина, соотносившая свои намерения с политической реальностью значительно лучше, тем не менее по опыту знала, как стремительно иногда меняется расклад во внешнеполитической игре, а значит, лучше всегда держать на случай несколько карт в запасе — в том числе с изображением собора Святой Софии, сияющего православными крестами.

И все же к середине 1790-х годов «греческий проект» исчерпал даже символический потенциал. Это понимали и Потемкин, и Екатерина, и Константин. Но не россияне. И не сербы. Воспользуемся свободой, доступной повествователю, и проследим развитие «царьградского» сюжета до конца.

КОНСТАНТИН НЕМАНЯ.

МУРАВА «ВОСТОЧНОГО ВОПРОСА»

В феврале 1804 года в Сербии вспыхнуло восстание, вызванное жестокостями янычар. Янычары, своего рода полицейские Порты, давно уже раздражали и султана Селима III, и на первом этапе восстания он даже поддерживал повстанцев. Поддерживал, пока те не потребовали широкой автономии для Белградского пашалыка, что и вылилось в многолетнее военное противостояние сербов и турок. Александр 1 открыто поддерживал сербов в борьбе за автономию — в том числе материально. На этом фоне крыловацкий митрополит Стефан

Стратимирович и круг его единомышленников выдвинули политическую программу: основать независимое от Турции Сербское государство под протекторатом православной России. Ключевые должности в новой державе предназначались сербам, главой же государства предполагали сделать… конечно же Константина!

«Нация сербская возлюбила геройство любезного брата Вашего Императорского Величества великого князя Константина Павловича, — писал в прошении к Александру сербский патриот, епископ бачкский Йован Йованович, — подносит ему царский лавровый венец и корону сильного царя Стефана сербского Неманича Душана, его престол и его царство и скипетр. Но чтоб сербы завсегда были одно тело с Россиею, так как одной веры и языка, и город, и резиденция царя Стефана Неманича Призрен и Скопле (и чтоб именовался и на грамотах подписывался Царь Сербский Константин Неманя)». Прототипом нового государства было государство Стефана Душана (1331 — 1335), принадлежавшего к династии Немани.

Йован Йованович излагал в своем прошении идеи Соф-рония Юговича, в прошлом военного, 12 лет прослужившего в русской армии и участвовавшего в Русско-турецкой войне в 1788 году. В 1802—1803 годах Югович жил в Австрии, где и сблизился со Стефаном Стратимировичем и другими сербами; митрополит благословил его представительствовать за весь сербский народ в Петербурге. Югович приехал в Россию, пытался встретиться с великим князем Константином, обратить на себя внимание государя, но безуспешно.

Александр предпочитал не обострять отношений с турками, опасаясь высадки в Порту наполеоновских войск. Российский император склонялся к образованию на Балканах государств под двойным протекторатом — и русским, и турецким — и предпочитал тактику мирных переговоров с Портой. Два года правительство Александра пыталось договориться с Турцией о предоставлении сербам автономии — безуспешно. В феврале 1806 года в Вене сербская депутация просила Александра о денежной и военной помощи, а главнокомандующим сербской армии вновь предлагала назначить «прославленного всероссийского хероя великого князя Константина Павловича». Ни Александр, ни Россия к этому готовы не были. Так что несмотря на дружелюбие российского императора к сербам, начавшуюся в декабре 1806 года очередную войну России с Турцией и новую вспышку сербского восстания, стать сербским или греческим царем Константину было не суждено.