Читать книгу "Илья Муромец. Святой богатырь - Борис Алмазов"

Черные от гари, с воспаленными глазами и поуродованными руками, с гноящимися занозами, которые недосуг было врачевать, словно обезумевшие, люди выдирали из земли горелые пни и остатки корней. Работа была тяжела еще и тем, что не давала человеку отдыха. Остановишься, заболеешь, выбьешься из сил, дашь себе роздых, хоть ненадолго, и оживут горелые корни. Пустят молодые побеги, поднимется на поле свежая поросль, и уж никаким пожаром ее не выжечь – пропали многолетние труды.

Здесь, на этой работе, формировался характер будущих русских людей, здесь накапливали они страшную силу, делавшую их непобедимыми в тесном рукопашном бою, но здесь и калечились они во множестве – срывая позвоночники и животы, умирая от всевозможных грыж и увечий… Нынешние врачи только догадываются, что такое все эти многочисленные осклизы, срывы, килы и поломки мосолковые….

А ведь нужно было еще и за меч держаться. Это зверь лесной уходил от огня и дыма, а зверь людской на дым да на свет расчисток шел. Налетал на работников нежданно и гнал в полон… Или выслеживал ночевки да налетал на беззащитные деревни из полуземлянок, где отлеживались пахари, чтобы вязать их врасплох скопом, чтобы никто не мог убежать в чащобу и скрыться.

Еще не гожий ни к полному труду ни к рати, Илья пошел работать встречь зажигальщикам – по старым полям собирать камни.

Неотступно шли за ним калики перехожие. Не давая катать валуны и подымать сверх меры, напоминая, что так-то он себе спину и сорвал.

Но ежедневные тысячи поклонов за камушками, метание их в крайнюю борозду наливали тело прежней силой. Однако болели мышцы, и, если бы не мази-снадобья, коими натирали Илью старцы, не смог бы он спать как убитый и вставать поутру как заново родившийся.

Поили они его отварами, кормили какими-то своими кашами, растирали каждую мышцу на широченной спине, на груди, на руках и ногах.

– Подымайся, свет Илюшенька! Вороти силушку! Тебя Господь призывает!

Илья свои зароки помнил. Но ни о чем старцев не расспрашивал, а только слушал и постепенно понимал, зачем отыскали, немощного, калики, на какой труд воинский обетовался он и что угодно от него Господу.

Глава 3

Хазарин Великая

Не нужно особой фантазии, чтобы представить, что почувствовали родители Ильи, когда пришел он сквозь чащобу лесную на расчистку, живой и здоровый. Хотя, пожалуй, не всякая фантазия может нарисовать, что происходило на выгоревшем участке леса, среди обглоданных огнем корней и пней, тысячу лет назад. Люди всегда остаются людьми, и мать, наверное, вскинулась и чувств лишилась, и отец слезу радости уронил: люди ведь и тогда чувствовали и переживали, как мы. Собственно, ведь это и есть мы – только тысячу лет назад!

Но во многом наши предки от нас отличались. И это обязательно нужно помнить, чтобы понять их поступки и чувства. Так, мир, окружавший их, сильно разнился от нашего. Мало того, что леса и степи были плотно населены животными, примерно как ныне – редкие, уцелевшие кусочки заповедников, он был населен еще и страхами, и верованиями тогдашних людей. И населен очень густо. Не было уголка в лесу, на озере, на реке, в поле, в огороде, в жилищах и хозяйственных постройках, где бы не таились десятки духов – капризных, несговорчивых, глуповатых и очень жестоких.

Человек шагу ступить не мог, не столкнувшись с ними, хотя жили они только в его представлении. Могли Илью родичи принять за оборотня, могли за лешего, потому что он уже так вымазался и так оборвался, работая на уборке камней, что на чистого, благообразного человека – того, что сидел в избе, вросшей в землю, под образами, – и не походил.

Но был крест православный на груди, была улыбка белозубая и счастливая, был голос, слезами наполненный, когда, захлебываясь от счастья выздоровления, крикнул он:

– Отец! Матушка! Вот он я!..

А потом сидели в землянке, ели толоконную кашу, репу, в молоке паренную.

Хлеба, правда, уже не было. К апрелю кончился – так только, на пасхальный кулич мука оставалась. Ну да ничего – скоро новины будут. Новый хлебушко народится!

Об этом толковали долго. Прикидывали, как можно расширить запашку. Да мало ли о чем могли говорить люди, главным занятием которых была пашня? Иван, отец Ильи, посматривал из-под нависших, уже по-стариковски кудрявых бровей на сына, на двух старцев, что подняли его от одра болезни, и понимал, что пришли они и свершили это неспроста.

Разглядывали Ивана и калики перехожие – украдом, вскользь. Был Иван так же велик и крепок, как сын, может, чуть ростом поменее – перевалило за пятьдесят, – сутулиться да в росте уменьшаться начал, а сын был в полной поре, в полной силе. Вот силушкой Иван, пожалуй, сыну еще не уступал. Но не это интересовало монахов – сильно не походили отец и сын на здешний люд. Вот мать, хлопотавшая у глиняной печи и тревожно взглядывающая на гостей, – славянка. А эти – нет. Черные кудри: у сына – гроздьями виноградными, у отца – с проседью; густые черные бороды: у Ивана – уже изморозью седины припорошенная; и темно-синие глаза… Не похожи они ни на вятичей, ни на кривичей, ни на мерю и мурому белоглазую. Несть в них и крови варяжской – уж больно кудрявы да темноволосы…

– Что же ты меня так рассматриваешь? – улыбнулся Иван, поймав на себе взгляд монаха. – Али диковину какую увидеть хочешь?

– И то, – ответил старец, – диковинно мне, что вы на тутошних людей не похожи.

– Так мы им не родня. Жена вот моя да сноха – от рода вятичей, а я – издалёка… Из проклятой Хазарин совсем мальчонкой сюды прибежал.

– Так ты – хазарин?

– В Хазарин, Богом проклятой, многие народы томятся. Рабов от всех язычников – тысячи. Да и сами хазары – разные, не одного племени и рода люди. Она ведь, Хазария, от моря Чермного до Гургана – моря великого. От лесов полунощных – до Железных ворот Дербент-кала. На восходе – Яик-река, на закате – Данапр. А с полуночи течет Итиль-река великая, и на ней – народов множество… Сейчас-то Хазария помене стала – обкорнали ее мечи славянские да булат басурманский, а прежде велика была – киевские каганы ей дань платили да аж из-за Яика-реки рабов вели. Рабов-то ей много надобно. Сие – главный промысел.

– Это нам знаемо! – перебил один из монахов. – Так было от веку!

– Ан вот нет, брат, не от веку! – закрутил кудрявой головой Иван. – Мне дед мой иначе сказывал. Ране хазары коренные жили на Тереке, на Сулаке-реке да на Итиле. Которые уже и крестились от армян и сирийцев. Иные же во тьме языческой пребывали, но зла никому не делали, потому – земля вокруг богата была и всего хватало. И принимали хазары всех, кто к ним приходил. Приняли общины еврейские, что из Ирана бежали от гонений. И тут мирно жили. Хазары рыбачили, виноградники растили, евреи скот пасли, как при пророках древних. Пришли с востока тюрки – люди бога Тенгри. И этих хазары приняли и жили мирно. И долго так было. Но на Дербент пошли басурмане из Аравии, и хазары, совокупно с евреями и тюрками, дали им отпор. И отбились, а как силы были невелики – стали искать союзников. И в черный час позвали иудеев с пути Шелкового! Рахдонитов-купцов. Те пришли и веру свою принесли, и закон свой установили. И стала власть над всеми в Хазарском каганате! И стала Хазария врагом рода людского, потому что одним делом занялась: разбоем – ловлей рабов.