Читать книгу "Моя веселая Англия - Марианна Гончарова"

– Она пришлаааа! По объявлеееению! Да ты кто такая?!

Между прочим, я именно тогда поняла, кто такие комсомольцы, когда увидела, как быстро его подобострастная блудливая улыбка сменилась на выражение превосходства на лисьей чесночной морде.

– Да ты знаешь, какое чистиииилище надо пройти, чтобы сюда попаааасть?! Да ты знаешь, КОГО мы уже сюда не взяааали?! Да ты знаешь, чьииих детей мы не взяааали?! Смотри, в каком виде она в обком пришлаааааа!

Он получал обалденное, могучее удовольствие, этот Чесноков, когда вот это все верещал, ужасно плевал. Брызги летели во все стороны. И мы с мальчиком-дядькой все время утирались. Это была пытка. Комсомольская пытка.

Короче, я вылетела оттуда пулей, а вслед мне полетело:

– Наглая самозванка!

В детстве я прочла книгу про уникальные исторические места в Великобритании. И там было написано, что в Ланкашире, в часовне в Гамильтоне, самое длинное эхо в мире. Оно длится 15 секунд. И если тебе, такой юной и хорошенькой, такой милой прелестной неглупой девочке, вдруг скажет там кто-нибудь: «Я люблю вас, Маруся», – то еще пятнадцать секунд ты будешь слышать: «люблю вас, Маруууся, лю... вас, вас, вас, только вас... Марууууся... вас...Марууууся... Марууууся... Марууууся...»

Оказалось, на лестничном марше обкома комсомола эхо было еще длиннее. Мне казалось, что, пока я бежала по ступенькам, со второго этажа старинного австрийского особняка мне в спину било: «Наглая! Наглая! Самозванка! Самозванка! Самозванка!!!»

Я как-то растерянно металась по двору в поисках какого-нибудь темного угла на предмет забиться туда и поплакать. Это сейчас я научилась давать отпор таким вот неудачникам, которые за мой счет отрывались на полную катушку, а тогда-то я была абсолютно открыта и беззащитна. Следом за мной выскочил мальчик-дядька, и очнулась я только от его вопроса: «Тебя куда везти?»

Оказалось, что я сижу в «уазике», и мальчик-дядька за рулем, и мы куда-то едем. И этот мальчик-дядька протягивает мне назад конфету «Гулливер», яблоко желтое и помидор. А такой помидор, как будто в нем внутренность не поместилась, как будто толстая купчиха в тесном платье. И мальчик-дядька сказал: «Это называется «бычье сердце», этот помидор. Очень вкусный. Ешь».

И я укусила этот сахарный, упитанный, нежно-розовый, весь в толстых складках, ломкий большой помидор и в него заплакала. А мальчик-дядька просто вел машину и молчал. А потом я съела яблоко, сладкое и с шершавой кожицей. И продолжала реветь. И потом посмотрела на мальчика-дядьку за рулем и спросила: «Конфету будешь?» И мальчик-дядька сказал: «Ну, отломай кусок».

Мы съели «Гулливер», и мальчик-дядька сказал: «Щас заберем Васильвасилича, Маня... Не реви».

– А ты кто? – спросила я.

– А я у твоей мамы учился, – ответил мальчик-дядька, – ты меня не помнишь? Ну да... Ты ж бегала куда-то все время. Я один раз в прорубь провалился, и у вас потом на кухне жареную картошку ел.

– С огурцом?

– Ну да, с соленым огурцом. А потом книжку большую смотрел с картинками.

– Бидструп, ага... У нас дома все мамины ученики любили эти книжки смотреть.

– Так я Дима Скакун. А ты – Манечка. Ты ж этих переводила, ну, где Естудэй...

– «Битлз»...

– Ага, «Битлз», да. Биииитлз...

Мы подъехали к областному сельхозуправлению, и к машине быстрым шагом пошел знакомый моих родителей, Васильвасилич Тригор. И Димка сказал, ну ладно, он тебе все устроит, наш Васильвасилич, ты ему расскажи, как и что, я пошел. Давай. Он вышел из машины, и на его место сел Васильвасилич и сказал мне, о привет, как мама-папа. И я стала рассказывать, аж захлебываться, и снова реветь, и не посмотрела, куда пошел Дима, а когда посмотрела в окошко и оглянулась, выворачивая шею в заднее стекло, то Димы уже не было, он куда-то ушел.

– Ты вот что... – сказал Васильвасилич, – приезжай завтра в управление, для начала переведешь письмецо одно, мы тут один договор подписали...

* * *

Эй, Дима, странно, да? Но с тех пор я вообще тебя не видела и не встречала. Думаю, тут не обошлось без моих Персеидов.

Там было так: ну, допустим, совещание там у них. И одна, искренняя такая, горячая звездочка всем, мол, что ж такое, мы же обещали, она же загадала, мы что, совсем уже ничего не стоим? Тогда зачем все? Зачем, я спрашиваю, тогда все это: август, звездное небо, мы падаем как сумасшедшие, рискуем, зачем тогда? Это что, шоу?! Что мы все упрощаем?! Она ведь уже вышла из дому в своих трепаных штанах и направилась в «Спутник», а там этот, Чесноков... У нее же душа сейчас споткнется, разочаруется напрочь. Во всем. А главное, в нас! И кому мы будем падать в августе? А там и Леониды тоже в ноябре... Они услышат, что такое происходит, тоже расслабятся, подумают, ай, можно и через раз мечту сбывать... Раз Персеиды себе такое позволяют...

– Ну хорошо, ты не кипятись, пожалуйста, – сказал главный по Персеидам, такой симпатичный, невысокий, в очках, в светлом пиджаке. – Как мы можем спасти положение? Предлагайте.

И она, эта МОЯ звездочка, молодая, задорная, дерзкая такая, тоже в очках, наверное, говорит: ну что, придется туда кого-нибудь послать...

– Диму давайте... Диму Скакуна пошлем. Он все устроит ей. Тем более он ее знает и помнит.

– Але, Дима? Привет. Что делаешь? Хлеб убираешь? Аааа... Заканчиваешь? Ну молодец. Выручить можешь? А ну-ка, давай ноги в руки – и в «Спутник», какой-какой... Обком комсомола знаешь? По дороге объясню. Туда девчонка одна идет...

Вот так и началась моя странная полукочевая жизнь толмача.

Через месяц я выехала в Москву за первой своей британской группой из «Young Farmers Organization».

ОНИ У НАС

Страсти по Изауре

Совершенно неожиданные вопросы задавали гостям на встречах с тружениками и общественностью. Например, смотрели ли британцы «Рабыню Изауру». И если в Британии этот фильм прошел раньше, то как там все было дальше?

А эту рабыню, честную угнетенную девушку, как говорят очевидцы, то есть верные телезрители, весь фильм выкупают из рабства. И бумага есть, но ее все время какие-то злобные бразильцы перекладывают из ящика в ящик, прячут. И был случай, когда Изаура эту бумагу искала, одна телезрительница шестидесятилетняя, ну просто на полном серьезе, грызя ногти нервно, стала подсказывать азартно девочке-актрисе в телевизоре: он там ищи, у в тому ящичку, шо справа вверху, ой, мамочки, та де ж ты ищешь, от ты ж дура, так и останисся у рабстви, ищет она, тьфу!.. И давай капли пить успокоительные.

Нет, на самом деле, это ж ополоуметь можно – она потом по ящичкам лазала еще несколько серий. И главное, весь Советский Союз знал, где, в каком ящичке, лежит откупная. И готов был подсказать бедной девушке, спасти ее от эксплуататоров, а может, даже выкупить ее, привезти на самолете в СССР и пригласить в Кремль и в «Артек». Но Бразилия на письма возмущенных советских телезрителей не отвечала, а нагнетала обстановку вокруг бедной честной красавицы Изауры все гуще и гуще.