Читать книгу "Былины сего времени - Александр Рудазов"

И о Кащее Бессмертном. О нем Иван размышлял особенно упорно. Вспоминал сказ деда Бояна, ломал голову над каждой строкой. Крепкой памятью младой княжич похвастаться не мог, но вот именно эта песня почему-то в нее врезалась.

– Слушай, а я вот тут подумал… – произнес он. – Кащей – он бессмертный, верно?

– Вроде так, – ответил Яромир.

– А если ему руку отрубить, что будет?

– Новая вырастет.

– А если ногу?

– То же самое.

– А голову?

– Голова новая вырастет.

– Ага… – задумался Иван. – А вот если исхитриться и разрубить Кащея точно пополам? Вдоль. Чтоб были две одинакие половинки. Тогда как?

– У-у-у… а вот это трудный вопрос…

– Может, он тогда все-таки помрет?

– Может, и помрет. А может, наоборот, из каждой половинки другая вырастет. И будет у нас два Кащея.

– Так это ж тоже хорошо! – оживился Иван. – Они ведь тогда наверняка передерутся!

– А ну как не передерутся? Ну как подружатся, да вместе на нас и накинутся?

Иван что-то невнятно пробурчал, прижимая к себе покрепче Самосек. Задумка ему все одно понравилась. Если с иглой в яйце не получится – надо будет проверить, что из нее выйдет.

Только вот как бы этак исхитриться, чтобы разрубить точно пополам?

Через несколько минут он наконец задрых. Над полем поплыл раскатистый храп здоровенного молодца.

Яромир же, будучи оборотнем, спать не хотел вовсе. Человечья-то личина вдосталь отдохнула, пока волчья княжьего сына на хребтине везла. Так что он уселся спиной к еще тлеющим угольям, закутался в теплое корзно и уставился желтыми глазами во мрак.

В лесу по-прежнему выли волки.

Глава 3

Тоскливо было Акъялу. Славный батыр, победитель многих, уже два месяца он томился в зиндане Кащей-бабая. С болью в сердце вспоминал свой срам, свое быстрое поражение. Вспоминал, как разлетелся вдребезги булатный меч, как голыми руками скрутил его черный колдун.

Эх, были бы здесь Урман и Тау… Не так они хороши в битве, как старший их побратим, дважды Акъял выручал их из беды, а вот наоборот не случалось… но все же батыры они добрые. Уж верно втроем они бы что-ничто, а придумали.

Снаружи хлестал ливень, было холодно и мокро. Первые дни Акъял старался выломать решетку на окне, да понял со временем, что не удастся. Очень уж прочные прутья.

А даже если выломает – дальше куда? Стена гладкая, отвесная, внизу камень. Зацепиться не за что, падать высоко. Была бы веревка хоть – так ведь нет веревки.

В дверь стукнули, раздалось рявканье. Акъял быстро уселся на лежанку – запомнил уже, как себя вести.

Его камеру стерегут псоглавцы. Целыми днями расхаживают по коридорам – нюхают, рычат, как собаки.

Злые они. Акъял поначалу не знал, насколько, думал вырваться – одолели, избили, да еще и покусали. Ноги изгрызли, руки изгрызли… Долго болело потом, глубокие рубцы остались.

В саму камеру псоглавцы не зашли. Никогда не заходят. Как обычно – приоткрыли дверь, швырнули на пол сухую лепешку, кусок вонючей казы, плеснули воды в кувшин, прорычали что-то на своем песьем и вышли.

Акъял расплел ноги, понюхал казы, поморщился. Сильно старый мерин был.

От стены раздался шорох. Опять крысы. В Костяном Дворце их полным-полно. Да здоровые, кусачие!.

Акъял вырвал клок пакли из лежанки, взял черепок от прежнего кувшина, разбившегося, и уселся у стены. Крысу надо убить, нору законопатить. Иначе придет, когда Акъял будет спать, из него самого клок вырвет.

Так ждал он не одну минуту. Шорохи становились все громче, все ближе. Вот совсем громко… и в стене появилась дырка!

Акъял приготовился, замахнулся черепком… но в последний миг замер, ахнул изумленно. Из дырки высунулась не крысиная морда, а человечья рука. Грязная ужасно, с обломанными ногтями, но точно человечья.

– Ау, кто там?.. – негромко позвал Акъял.

В ответ донеслось только шебуршение. На глазах узника дырка еще расширилась, сыпля во все стороны каменной крошкой. Вот уже достаточно, чтобы человеку пролезть…

В зиндан протиснулась чья-то голова. Волосы как солома, усишки тоненькие, нос крючком. Акъял смерил гостя подозрительным взглядом, но подал руку, помогая пролезть. Кем бы он ни был – все человек, не нежить Кащеева.

– Это восьмая камера? – сипло спросил пришелец.

– Нет, пятнадцатая, – ответил Акъял.

– Бесово семя, опять промазал… – сдавленно ругнулся гость.

– А зачем тебе восьмая?

– Если я все правильно рассчитал, восьмая угловая должна быть.

– И чего?

– У внешней стены.

– И чего?

– Оттуда наружу прокопаться можно.

– А-а-а… А можно с тобой?

– Можно. Только передохну сначала, – влез в камеру целиком пришелец.

Был он худ, изможден. Похоже, кормили его даже хуже, чем Акъяла. Тяжело дыша, он жадно таращился на лепешку и казы.

Акъял, тоже голодный, молча протянул пришельцу свой обед. Тот в один глоток сожрал сразу половину и виновато пробурчал:

– Три дни уж во рту ни крошки…

– Вот бедолага, – посочувствовал Акъял. – Видать, осерчал на тебя Кащей-бабай.

– Да и не говори. Повезло, что я жив все еще. Ты, друже, кто сам будешь-то?

– Акъял-батыр зовусь, – гордо представился егет. – Слышал, может?

– Как не слышать, слышал. Это же ты птице Самруг-кош помог, птенцов ее спас?

– Я он самый и есть, – невольно подбоченился Акъял. – Только ты откуда о том прознал? Там никого не было, никто не знает.

– Птица знает. Она мне и сказала. Меня Финистом звать, – назвался чужак. – Финист Ясный Сокол. Слышал, может?

– Слышал, как не слышать! – покивал Акъял. – Тоже много немалого ты сделал. Побратаемся, Финист-батыр?

– А чего ж не побрататься-то с хорошим человеком? – ухмыльнулся Финист.

– Славно, – кивнул Акъял. – Давай кровь смешивать. Есть что острое? Чем нору копал?

– Перьями, – непонятно ответил Финист.

– Какими еще перьями?

– Собственными перьями.

Русский показал Акъялу несколько странных лезвий на тонких палочках… и вправду словно перья. Но при этом острые и прочные, будто из стали.

– Где взял такие ножи? – подивился Акъял.

– Говорю же – перья то мои, – поморщился Финист. – Из крыльев повыдергивал. Стачиваются только быстро очень, а новые в один присест не вырастишь… Кабы хоть кормили, а то ведь и того нет…