Читать книгу "Корсары Мейна - Виталий Гладкий"

Оружия бурсакам не полагалось, да больно времена настали смутные. Третий год восставшие казаки под руководством гетмана Богдана Хмеля сражаются с польской шляхтой, третий год по Украине шастают татарские чамбулы[13], и спудеям совсем трудно, потому как теперь на «репетиции» нужно тащить с собой не вертепы и ноты, а сабли и мушкеты, иначе можно попасть в ясыры[14], и прощай тогда родная сторона. Отправят татары на невольничий рынок в Кафу, и поминай, как звали. Поэтому бурсаки, если и выходили за стены Киева, то только те, кто постарше, притом целым отрядом, и все с оружием, а дороги выбирали подальше от битого шляха.

Как назло, месяц скрылся за тучей. Темнее и таинственнее стали дремучие леса на холмах, со всех сторон стерегущих Киев; непонятные звуки доносились с болотных топей, заухали филины, проснулись совы, над головами зашелестели крыльями летучие мыши. Шинок с незатейливым названием «У кляштора», куда Ховрах вел компанию бурсаков, стоял над глубоким Гончарным яром, который окружал Замковую гору. На его склонах среди садов и огородов лепились жалкие хатки горшечников и кожевников, крытые соломой. Весна в этом году пришла ранняя, сады будто облили молоком, и приятный аромат цветущих деревьев перебивал даже зловоние ручейков, сбегавших с возвышенностей в яр.

В шинке веселье било через край. Бурсаки вели себя скромно, одеждой ничем не отличались от тех, кто отдыхал здесь от трудов праведных в столь поздний час, поэтому на них никто не обратил особого внимания. Народ собрался разный – от загулявших горожан, большей частью торговцев средней руки, которых прельщали свободные нравы шинка «У кляштора», до подозрительных личностей, коих немало слонялось по киевским базарам и злачным местам. В каком-то смысле бурсаки были им конкурентами; их «работа» требовала спокойствия и тишины, а спудеи не только гвалтом, но самим своим появлением заставляли горожан настораживаться и прятать кошельки подальше. Поэтому с мазуриками у бурсаков складывались сложные отношения.

Спудеям подали варенуху – фруктовую настойку на горилке – и добрый шмат копченого мяса. Голодные бурсаки заработали челюстями как волки, и вскоре от свиного окорока остались одни кости.

– Ин вино вэритас, – весело сказал Микита, поглаживая округлившийся живот. – Истина в вине. Древние понимали толк в жизни. Когда ты пьян и сыт, она прекрасна.

– Сильно веселиться нет причины, – угрюмо пробурчал Хома по прозвищу Довбня.

Он был самым старшим в компании – недавно ему исполнилось двадцать два года. Несмотря на это, Хома все никак не мог закончить подготовительный класс, так называемую фару. В бурсе было три отделения – низшее, среднее и высшее. Фара относилась к низшему; там преподавали грамматику, словесность и риторику. В среднем отделении изучали философию и иноземные языки – именно там обретался Тимко, – а до высшего, готовившего богословов, на котором учились два года, добирались редкие спудеи, особо одаренные или очень упрямые.

Хома был беден как церковная мышь. Но его пудовых кулаков боялись все бурсаки. Из девяти лет, которые он провел в стенах бурсы, восемь Хома путешествовал, зарабатывая на хлеб насущный и учебу.

– Вот те нате… – Микита дурашливо поклонился. – День добрый, пан! Проснулся наш великий мыслитель. Хома, у тебя что, варенуха мимо рта текла? Ты сейчас напоминаешь нашего аудитора, который объелся тыквенной каши: в животе урчит, пучит, но нужно держаться изо всех сил, чтобы не пустить злой дух.

– А чему радоваться? В декабре прошлого года польский сейм объявил посполитое рушение. Теперь жди поляков под Киевом.

– Батька Хмель не допустит этого! – горячо сказал бурсак по прозвищу Чабря, однолеток Тимка. – Наши им как дадут!

– Ага, дадут… свои чубы намять, – с иронией ответил Хома. – У польного гетмана[15] Януша Радзивилла в два раза больше войск, чем у Богдана Хмеля. Не говоря уже про армию польского короля Яна-Казимира.

– А еще есть войско Яремы Вишневецкого, знатного вешателя и палача… будь он трижды проклят! – мрачно молвил еще один вечный, как и Хома Довбня, бурсак по прозвищу Хорт.

Он и впрямь был похож на борзую – длинный, худой, быстрый и непредсказуемый. Мог сорваться посреди учебного года и куда-то исчезнуть на пару недель. А по возвращении сорил деньгами направо и налево и напивался до белой горячки, во время которой его посещали кровавые видения.

Поговаривали, будто Хорт стакнулся с разбойниками, но никаких доказательств этому не было, разве что несвойственная ему набожность, которую он всегда проявлял после возвращения из своих внезапных «репетиций». Хорт часами стоял на коленях в церкви и что-то шептал сухими губами, вперив горящий взор в образа. Из-за этой набожности начальство коллегиума закрывало глаза на его частые отлучки и пьянство, тем более что Хорт учился прилежно и быстро наверстывал упущенное.

– Отряд у него небольшой, говорили, тысяч десять наберется, – продолжал Хорт, – зато почти все крылатые гусары на добрых конях. Это еще те псы, хорошо обученные, в панцирях. В прошлом году Ярема гулял с ними по Левобережью. Мое родное село поляки сожгли дотла, тех, кто не успел сбежать, сажали на кол, рубили руки, ноги, головы, выкалывали глаза…

Он вдруг застонал, заскрипел зубами, схватил кружку с варенухой и осушил ее одним глотком.

– Мои родители остались целы, слава богу, – глядя пустыми глазами куда-то в пространство, молвил Хорт немного погодя. – А вот семьи двух братьев шляхта вырезала под корень…

За столом воцарилась тишина; все с сочувствием глядели на вмиг почерневшего Хорта. Наконец молчание нарушил Панько Стовбуренко. Он был на два года старше Тимка и считался записным драчуном. Без его участия не происходила ни одна драка с мещанами. Казалось, Панько был магнитом – притягивал неприятности. Где бы он ни появлялся, вскоре там шли в ход кулаки. Панько был не менее сильным, чем Довбня, но очень юрким и заводным, в отличие от флегматичного Хомы.

Стовбуренко принадлежал к тем редким спудеям, у коих не было прозвища. Любая попытка как-нибудь обозвать его тут же оборачивалась доброй трепкой для шутника. Таким же характером отличался и Тимко Гармаш; несмотря на молодость, он был очень силен и не давал спуску никому.

– Война, конечно, напасть, но как бы нам от бескормицы не пропасть, – озабоченно сказал Панько. – Какой смысл идти на летние репетиции, если в селах и городах люди мрут от голода, как мухи? Кому теперь нужны наши песнопения и вертепы? Да и на похоронах много не заработаешь. Это в Киеве еще кое-как жить можно, хлебные запасы остались, а отойди вглубь на сотню верст, и такое увидишь… Неделю назад родители вернули беглого бурсака из карасей-первогодков, он много чего порассказал. Оголодалый люд падает прямо на улицах, и некому их даже похоронить. А еще болезнь какая-то косит всех подряд. Только горилка с перцем и табаком помогает, да где ж ее взять?