Читать книгу "Император Всероссийский Николай II Александрович - Наталья Черникова"

Речь 17 января отразила политическое кредо молодого монарха. Но она же продемонстрировала, что русское общество далеко не едино в своих верноподданнических чувствах. Депутаты ехали в Петербург, не зная, что услышат от царя. Большинство из них опасалось нового витка либеральных преобразований, так что для них речь императора прозвучала успокоительно. Но были и те, кто счел сказанное царем оскорблением в собственный адрес. Особенное негодование вызвало выражение «бессмысленные мечтания». В написанном варианте речи вместо слова «бессмысленные» стояло гораздо более подходившее к ситуации слово «беспочвенные», и император то ли оговорился, то ли пожелал усилить впечатление, но для русских либералов раздавшаяся с высоты престола уничижительная характеристика всех их устремлений звучала неприемлемо. Раздражены были и многие сановники, члены Государственного совета, министры. Раздражены не сутью, не смыслом слов царя, а той формой, в которую она была облечена. Если манифест Александра III призывал к единению общества и правительства, здесь, в словах Николая II, прозвучало нечто противоположное.

Реакция последовала сразу же. Уже к вечеру по Петербургу распространилось два совершенно разных описания этого события. Одни говорили, что речь императора «была сказана твердым и довольно суровым голосом. После произнесения этих слов государь повернулся и пошел назад к дверям, из которых вышел. Дворяне, мимо которых он проходил, кричали ура, представители земств молчали». Другие рассказывали иное: «Вышел офицерик, в шапке у него была бумажка; начал он что-то бормотать, поглядывая на эту бумажку, и вдруг вскрикнул «бессмысленными мечтаниями», – тут мы поняли, что нас за что-то бранят, ну к чему же лаяться».

Речь была опубликована, а вслед за этим появилась прокламация: «Вы сказали Ваше слово; вчера мы еще совсем не знали Вас; сегодня все стало ясно; Вы бросили вызов русскому обществу, и теперь очередь за обществом, оно даст Вам свой ответ». Этим ответом либеральной и тем более радикальной интеллигенции стал новый рост революционных настроений и антиправительственной агитации, идущее крещендо пренебрежительное отношение к монарху.

Впрочем, дело было не только в самой речи. К этому времени Николай II сумел зарекомендовать себя интеллигентным и обаятельным правителем. Его мягкость и приветливость резко контрастировали с более резкой манерой поведения, свойственной его отцу. Более того, его первые шаги казались отступлением от традиций прошлого царствования. В день свадьбы он приказал убрать выстроенные шпалерами (так называли шеренги войск, выстроенные по обеим сторонам пути следования высочайших особ) войска. Так что при проезде императорской четы от Зимнего до Аничкова дворца народ, пришедший посмотреть на свадьбу, мог свободно тесниться вокруг царских саней. Зарубежные газеты особенно отметили этот «красивый и смелый жест» молодого монарха. Затем последовало увольнение генерал-губернатора Царства Польского И. В. Гурко, проводившего русификаторскую политику, и милостивый прием делегации польского дворянства. Еще более смущающими для консерваторов были новогодние награды и назначения, когда, среди прочих, отмеченными оказались те лица, которых не жаловал Александр III. Все это привело к тому, что с новым императором связывались самые затаенные надежды. В нем видели реформатора, способного круто повернуть руль российской государственности.

Сказанная 17 января речь была огромным диссонансом с этими настроениями, ушатом холодной воды на разгоряченные головы. Она настолько не соответствовала сложившимся представлениям об императоре, что сразу же пошли разговоры, что автором ее был кто-то другой, а царь лишь уступил настояниям. Составителями называли министра внутренних дел И. Н. Дурново, обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева, известного своим консерватизмом дядю царя великого князя Сергея Александровича… И хотя довольно быстро выяснилось, что Николай II собственноручно написал сказанные им на приеме строки, и ближайшее окружение до последнего момента даже не знало, что он собирается говорить, отголосок неверия современников в самостоятельность императора до сих пор встречается в научной и учебной литературе.

Формированию легенды о слабости и несамостоятельности императора способствовало и несоответствие решительных слов Николая II его образу. Невысокого роста (1 м 68 см), в скромной полковничьей форме, он заметно проигрывал на фоне дворцовой роскоши, золоченых придворных и военных мундиров. В определенной степени это было ошибкой самого монарха. Еще при жизни отца для Николая Александровича был сшит генеральский мундир, поскольку планировалось приурочить к скорой свадьбе его производство в генералы. Следующий день после смерти Александра III был днем воцарения нового императора. Утром камердинер приготовил ему генеральский мундир и «жирные» эполеты, но Николай Александрович отказался надеть обнову и тем самым произвести себя в генералы. До конца жизни он так и остался полковником. Но скромность и невнимание к внешним отличиям негативно сказались на его имидже императора, стали причиной пренебрежительных отзывов о «маленьком полковнике». В январе 1895 г. было положено начало формированию мифа о последнем самодержце. Чем дальше, тем увереннее раздавались голоса о ничтожности его личности, тем более что очень скоро выяснилось, что Николай II – «малосамолюбивый царь» и способен «терпеть многое, чего не потерпел бы его отец» (С. Ю. Витте).

Свою роль в формировании восприятия монарха сыграли и первые отзывы о нем министров. Человек совершенно иного склада, нежели его отец, не обладавший на первых порах достаточным государственным опытом, Николай Александрович производил впечатление правителя, легко поддающегося влиянию. Он был очень обаятелен, умел очаровать собеседника – дар, присущий из его предков только Александру I. Занимавший пост министра финансов в начале царствования Николая II С. Ю. Витте писал: «Я не знаю таких людей, которые, будучи первый раз представлены Государю, не были бы им очарованы; он очаровывает как своей сердечной манерой, обхождением, так и в особенности удивительной воспитанностью, ибо мне в жизни не приходилось встречать человека более воспитанного, нежели наш Государь».

Но после решительного и не всегда сдержанного в словах Александра III свойственная его наследнику мягкость воспринималась как слабость. Дело усугублялось тем, что Николай II не очень любил высказывать свое мнение и тем более спорить. Он был неконфликтным человеком, знал, что последнее слово в любом случае останется за ним, и при расхождении мнений не считал нужным высказываться и вызывать новый виток аргументов. «Зачем вы постоянно спорите? – спросил он как-то одного из своих приближенных. – Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему!» Действительно, в случае несогласия с министром Николай II не снисходил до дискуссии. Спустя несколько дней после доклада обычно посылал министру записку с категорическим требованием дать делу тот ход, который желал император. И министр, ушедший от монарха в убеждении, что их мнения совпадают, терялся в догадках, чье «темное влияние» изменило точку зрения самодержца.

Эти черты характера подметили еще его преподаватели. Один из них, К. И. Хис, вспоминал, что еще в детстве Николай Александрович был настолько независим в своих суждениях и настолько уверен в себе, что переубедить его было нелегко. Скрытая за внешней благожелательностью твердость характера (или упрямство, по мнению некоторых исследователей) оставалась незамеченной современниками. Во многом этому способствовала и присущая императору сдержанность. Графологи, которым его первая учительница давала ученические тетради будущего монарха, говорили, что определяющей чертой его характера является скрытность. Николай Александрович никогда не горячился, не терял самообладания, и лишь в крайних случаях давал собеседнику понять свое недовольство холодностью обращения. Его учителя вспоминали, что даже в детстве во время ссоры он, чтобы удержаться от резкого слова или движения, молча уходил в другую комнату, брал книгу и только успокоившись, возвращался и вновь принимался за игру, как будто ничего не произошло. Удивительная в ребенке сдержанность сохранилась и в зрелые годы. Привычка скрывать свои эмоции была столь сильна, что современники говорили даже о бессердечии монарха, его «отрешенности» или о непонимании им всей важности происходящего. Более проницательные люди видели иное. Одним из них был принц Генрих Прусский. Брат германского императора Вильгельма II и кузен русского монарха, он осенью 1901 г. гостил у Николая II в Спале и, вернувшись на родину, докладывал германскому канцлеру, что характер Николая II совсем не таков, каким привыкли его видеть. «Царь благожелателен, любезен в обращении, но не так мягок, как зачастую думают, – говорил принц. – Он знает, чего хочет, и не дает никому спуску. Он настроен гуманно, но желает сохранить самодержавный строй».