Читать книгу "Октябрь 1917-го. Русский проект - Вардан Багдасарян"

Большевистская революция была в известном смысле контрреволюцией. Она в применении к большинству крестьянского населения представляла собой реакцию на столыпинское разрушение общинного уклада. Реформы П. А. Столыпина выводили Россию за рамки цивилизационной модели, тогда как большевизм аккумулировал силы цивилизационного отторжения..

«Русь слиняла в два дня…»

Падение монархии в 1917 году – это был катастрофический системный обвал государственности. «Русь, – свидетельствовал философ Василий Розанов, – слиняла в два дня. Самое большое – в три… Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом ничего».[37]

Повторно такой же обвал случится в августе 1991 г. И опять Русь, теперь уже в виде некогда могущественного СССР, «слиняет» в два-три дня. Не останется ни советской государственности, ни коммунистической идеологии, ни армии с КГБ, ни самой многонациональной общности. В самой повторяемости сценария стремительной гибели проявляется определенная закономерность. В этом состоит также и предостережение об иллюзорности стабильности. Гибель системы может наступить достаточно быстро. Накапливаемые противоречия рано или поздно должны проявить себя в виде кризиса. К 1917 г. такого рода противоречия достигли критического порога, но не были своевременно купированы. «Виноваты все мы, – объяснял случившееся по прошествии четырех лет один из политических эмигрантов, – сам-то народ меньше всего. Виновата династия, которая наиболее присущий ей, казалось бы, монархический принцип позволила вывалять в навозе; виновата бюрократия, рабствовавшая и продажная; духовенство, забывшее Христа и обратившееся в рясофорных жандармов; школа, оскоплявшая молодые души; семья, развращавшая детей, интеллигенция, оплевывавшая Родину…»[38] Рассмотрим далее те составляющие положения дел в стране, которые в совокупности проявились в феврале 1917 года в обвале государственности.

Экономика и финансы

Экономика Российской империи была предельно демонетизирована. Постоянно ощущаемый дефицит финансов сдерживал развитие. По количеству денежных знаков на одного жителя Россия отставала от Австрии в 2 раза, Германии и США – в 4,5 раз, Англии – в 5,5 раз, Франции – в 8,7 раз. Финансовый дефицит являлся удавкой экономического развития Российской империи. [39]

Демонетизация определялась в значительной мере высокой ставкой кредитования. Государственный банк Российской империи устанавливал сравнительно высокий учетный процент. В конце XIX – начале XX вв. ставка кредитования в России была самой высокой в Европе. Это заставляло российских промышленников кредитоваться на Западе. Стремительно рос внешний долг.

Естественной мерой в ситуации финансового кризиса является, казалось бы, понижение ставки кредитования в банках. Именно таким образом реагируют на кризисную ситуацию банковские структуры во всем мире. Банки Российской империи действовали принципиально иначе, повышая ставку кредитования в ситуации кризиса. В результате кризисное состояние только усугублялось.

Другая стратегическая ловушка – долговая зависимость. Российская империя в преддверии своей гибели все более взваливала на себя долговое бремя от Запада. Занимая четвертое-пятое место по объемам промышленного производства в мире, она была первой по внешним долгам. Погашение долговых обязательств имело разорительные последствия для экономики России. Современники говорили о ежегодной дани, выплачиваемой Российской империей мировому капиталу. Указывалось, что каждые шесть лет она выплачивает по долгам сумму, равную той, которую выплатила Франция в качестве репараций после поражения в войне с Германией 1870–1871 гг.[40]

В правительстве традиционно существовали группы, проводившие западнические либеральные идеи. Наиболее либеральным среди министерств являлось Министерство финансов. Оно традиционно оппонировало придерживавшемуся в большей степени государственнической линии Министерству внутренних дел. Российскую империю не принято характеризовать в качестве либерального государства. Но его финансовая политика осуществлялась в соответствии с канонами теории либерализма. Безусловно, это был специфический либерализм – с ограничением политических свобод и автократией. Но специфичность явления не упраздняет его родовой принадлежности.

Баланс между реформаторами и охранителями был нарушен с выдвижением на пост главы МВД либерально ориентированного П. Д. Святополка-Мирского. Его министерский срок характеризовался в оппозиционной печати как «эпоха доверия», «весна русской жизни», «министерство приятных улыбок». Именно тогда начались переговоры властей с земской оппозицией о создании всероссийского органа управления. Для царя приемлемость его связывалась с нарочитыми аналогиями с исконным допетровским земским представительством. Проект едва не был принят, и только вмешательство К. П. Победоносцева изменило в последний момент царское решение. Однако сама линия компромисса стала катализатором активности оппозиционных сил. Сочувствующий требованиям оппозиционеров министр внутренних дел нес значительную ответственность за начавшуюся революцию. Характерно, что уже 18 января, т. е. по прошествии недели после «кровавого воскресенья», он был отправлен в отставку.

«Странные принимали капитаны российской финансовой системы. Переход в 1897 году к золотому рублю, сам по себе ошибочный шаг, усугубляемый контекстом таможенных войн с Германией, привел к рублевой девальвации и оттоку золота за границу. Введение в 1897-98 гг. С. Ю. Витте золотого рубля само по себе свидетельствовало о достигнутом экономическом потенциале страны. Но начавшийся ввиду утраты государственного контроля обращения золота его отток за границу приводил к ослаблению национальной экономики. За русским «золотым рублем» шли целые контрабандные потоки галицийской бедноты. Даже продав товар ниже себестоимости, иностранец, получив золото, оказывался в финансовом выигрыше».[41]

Российская империя инвестировала Запад через вклады в западный банковский сектор. Масштабный перевод финансовых ресурсов Российской империи за рубеж происходил во время Первой мировой войны. Если к 1914 году за рубежом хранилось только 8 % российских золотовалютных резервов, то уже к началу 1917 года – почти 60 %. Создается впечатление, что кто-то знал о предстоящем крахе и к нему готовился.[42]