Читать книгу "Женщина без прошлого - Светлана Успенская"

Насчет той дамы, что недавно приходила?.. Нет, на похоронах ее не было. И значица, не должно быть у нее такого барьера перед кроссовкой. Но с другой стороны, может, она и не родственница вовсе, а, к примеру, нежная подруга? Может, они с первого класса дружили? Кто знает… Хотя если она подруга той погорелице — тогда понятно. Тогда претензий до нее нет, потому что памятники ставить — дело сугубо родственное, чужому соваться не с руки.

Какая дамочка из себя была? Так, мил-человек, как я ее опишу, когда от нее одна кроссовка в наличности и осталась?

Ах, та, которая приходила?.. Красивая такая, сравнительно молодая еще. Фигуристая и одета хорошо, не в старье. А лица не опишу, потому как очки на ней темные были. Да, еще бородавка под носом шевелилась…

Да вот, я гляжу, у тебя из-под мышки плакатик высовывается… Ну-ка, покажи!

Вот примерно такая дамочка и приходила. Прям будто с нее сей портрет писан. Только эта будто красивше будет и более цветная. Опять же краска не так сильно в глаза бросается, и бородавка небось закрашена.

Ладно, если еще зайдет, я тебе свистну. Я ведь здесь целые дни колготюсь, когда погода хорошая стоит. Потому, милый человек, что мне в обыкновенном мире интересу больше нету, я теперь всей душой туточки, рядом со своим обожаемым супругом обитаю.

А с Сифонычем ты дел никаких не имей, потому как человек он пропащий, пропойца и отпетый бандит. Он у меня давеча лопату чуть не унес — последней честности человек!

Ну как ему после такого родных покойников доверять?

— Значит, говоришь, посетительница на Кукушкину похожа? — задумчиво протянул Вениамин Прокофьевич.

— Вроде бы, если бабка не врет. Опять же — в очках. А может, она приходится родней погибшей мухановской жене? Или бывшей подругой? — предположил Веня. — Потому и на могилку захаживает…

— Знаешь, что я тебе, внучек, скажу, — хмыкнул старик. — В тамбовской банде тоже один бандит все на могилу к жене захаживал. Думали — очень по супружнице убивается, даже слегка сочувствовали человеку, а оказалось — у него там награбленное зарыто. И ходил он туда не для того, чтоб горевать в непосредственной близости от любимого тела, а чтоб добро свое проведать. И потом, еще неизвестно, — рассудил дед, — может, та, которая ходит, никакая и не Кукушкина. Или не ходит. Или ходит, но не по тому вопросу. Проверить надо, говорю!

— А может, Кукушкина самолично компромат на своего конкурента Муханова добывает, не желая оплачивать труд компетентного специалиста, то есть мой? — взъершился Веня. — Это ж безобразие. Я считаю, не должна она мухановской жены касаться, когда для этого есть я!

Дед ответил, как всегда, иносказательно:

— Помню, узнали мы в шестнадцатом году… один из тамбовской банды вроде как помер. Обрадовались, естественно: баба с возу — кобыле легче. Да только, думаем, как он мог помереть, не предупредив об этом свою верную полюбовницу, которая исчезла и на похороны, паскуда такая, не явилась? Открыли могилу: оказалось, что он вместо себя свою подругу положил, а сам, имечком ее прикрывшись, безбедно существовал на манер женщины. Так оно и было примерно-приблизительно.

— Что же, теперь могилу вскрывать? — поморщился внук.

Глаза деда загорелись беспощадным милицейским огнем.

— А то как же! Первейшее дело в сомнительных случаях. Очень рекомендую. Часто помогает.

— Ну уж нет, — фыркнул Веня. — Мало в этом удовольствия, а законных оснований и того меньше. Тем более, со слов старушки, ничего такого там нет, кроме розовой кроссовки. А зачем она мне, эта кроссовка?

— Это улика, — заявил дед безапелляционно. — Может, на ней отыщутся следы крови, автограф убийцы или кольцо, внутри спрятанное.

Великовозрастный внук только пренебрежительно хмыкнул на это замечание. Но, как потом выяснилось, зря.

— Привет, недоумок, — дружески приветствовал Веню гражданин в мышиного цвета форме, восседавший верхом на мотоциклетке яичного с синими разводами цвета.

Надо здесь заметить, что у данного гражданина кроме кителя, словно украденного у опереточного короля мышей, имелась такого же цвета фуражка, чудом державшаяся на макушке, как будто на затылке для нее был вбит специальный гвоздик. Подобная манера носить головной убор, безусловно, выдавала в его обладателе натуру оптимистического склада.

Венин приятель принадлежал к когорте доблестной дорожной милиции, денно и нощно несущей службу на обочинах бесконечных российских дорог. Это был его одноклассник, бывший коллега и практически друг по фамилии Цыпляев.

Несмотря на вечернее томительное время, когда всем сколько-нибудь вменяемым гражданам неохота торчать на обочине, а хочется семейного уюта, приправленного пивом, соленой воблой, тишиной и спокойствием, обладатель мини-шлагбаума был весел, бодр и скор на расправу.

То и дело возле него тормозили видавшие виды иномарки, потрепанные «жигуленки» и «убитые» бездорожьем «Запорожцы», спорившие возрастом с динозаврами. Их владельцы заученно принимали обладателя полосатого жезла под локоток, отводили в сторону, интимно шушукались, будто подговаривали его на ночное любовное свидание, после чего расставались — мирно, но без сожаления.

Цыпляев, хранивший на лице надменно-брезгливое выражение, возвращался к своему трехногому коню. Его китель во время движения издавал характерный бумажный хруст, источником которого некоторые эксперты могли бы признать правый карман милиционера.

— Как работа? — сочувственно поинтересовался Веня. Сочувствие в его голосе объяснялось тем, что для целей его запутанного, неизвестно куда ведущего следствия была совершенно необходима сторонняя, желательно гаишная помощь. И у Цыпляева он надеялся эту помощь обрести.

— Не очень, — признался страж дорожной безопасности. — Народ в последнее время пошел ушлый, наглый. Законы читает, как будто они для них писаны, права качает… А того не понимает народ, что человеку, даже если он в милицейской форме, тоже жить надо, а не одним чистым воздухом питаться.

— Это уж как водится, — подхалимски поддакнул Веня.

— Но того не понимает народ, — распалился Цыпляев, — что, не будь нас, гаишников, движение на дорогах замрет, наступит всеобщий коллапс, застой производства и человечество в нашей стране неминуемо вымрет. Потому что прекратится круговорот взяток в природе, который только и способствует жизнедеятельности и мало-мальскому процветанию нашей державы и продвижению ее в мировые лидеры.

— Как это? — удивился Веня.

Он никогда не придавал такого всемирного значения взяткам и, воспитанный дедушкой в идеалах бессребреничества и нестяжательства, в глубине души полагал, что взятки давать, конечно, необходимо, но брать их, в принципе, стыдно. И насколько дача взятки морально возвышает человека дающего, то, с другой стороны, прием ее ровно настолько же унижает человека берущего. И насколько свят человек, дающий взятку, насколько он благороден, высок челом и доблестен и достоин уважения, то настолько же берущий оную низок, мелок, черен душой и достоин презрения. Однако у его приятеля на этот счет было совершенно иное мнение.