Читать книгу "Медный всадник - Полина Саймонс"

С чем он ей велел вернуться? С картошкой? С мукой?

Татьяна прошла мимо комнаты Сарковых и увидела, что Жанна и Женя спокойно сидят в креслах, пьют чай, читают как ни в чем не бывало, словно это было самое обычное воскресенье. Повезло же им! Такая большая комната на двоих! Психа Славина в коридоре не было. Какое счастье!

Все шло своим чередом, будто речь Молотова была всего лишь досадным отклонением в мирном течении дня. На какой-то момент Татьяна даже засомневалась: а была ли она, эта речь, и правильно ли она расслышала Молотова? Это продолжалось до того, как она свернула на Греческую улицу и увидела толпы людей, спешивших к Невскому, где находились лучшие магазины города. Татьяна не могла припомнить, когда в последний раз видела такое количество народа на улицах, и поэтому, повернувшись, направилась в другую сторону, на Суворовский проспект. Если все ринулись на Невский, лучше отправиться к Таврическому саду, где было тоже немало магазинов, пусть и не таких богатых.

Парочка, шедшая навстречу, оглядела Татьянино платье и улыбнулась. Девушка скромно опустила глаза, краснея от удовольствия. На ней было великолепное белое платье с красными розами. Она носила его с четырнадцати лет. Отец купил платье в тридцать восьмом у уличного торговца в польском городе Святокрест, куда ездил в командировку от ленинградского «Водоканала»… Тогда он побывал в Святокресте, Варшаве и Люблине. Татьяна твердо уверилась в том, что отец объехал чуть не весь свет. Даша и мама получили варшавский шоколад, но конфеты были давно съедены: два года и триста шестьдесят три дня назад. Зато Татьяна до сих пор носила платье с алыми розами, не бутонами, а цветами, вышитыми на гладком, плотном белоснежном полотне, вернее, не платье, а сарафан с тонкими лямками и без рукавов, облегавший грудь и талию, с широкой юбкой, не доходившей до колен. Если покружиться, юбка вздувалась парашютом.

Беда в том, что Татьяна из него выросла. Честно говоря, платье было не только коротким, но и тесноватым. Приходилось то и дело распускать атласные лямки на спине. До чего же досадно, что она так быстро из него выросла! Правда, до Даши ей далеко: все говорят, у нее изумительная фигура! Не то что у сестры. Бедра, хоть и округлились, все равно оставались узкими, ноги и руки – тонкими, а вот груди налились. Поэтому и приходилось расставлять платье, но грудь все равно распирала ткань. Зато как приятно вспоминать тощую как палка четырнадцатилетнюю девчонку, впервые надевшую платье с розами и вышедшую погулять по Невскому. Ради этого ощущения новизны она снова надела платье в это воскресенье, день, когда Германия напала на Советский Союз.

Но Татьяна никому не признавалась, что больше всего ее душу тешила маленькая этикетка с буквами «Сделано во Франции».

Сделано во Франции! До чего же романтично! Недаром Франция – страна любви. Все нации были различны: русские славились своей широтой, англичане – сдержанностью, американцы – жизнелюбием, итальянцы – музыкальностью, а французы – мастерством в любви. И сшив это платье для нее, они словно говорили: надень его, chérie, и в этом платье ты тоже будешь любима, как любили мы, надень его, и любовь придет к тебе. Поэтому Татьяна никогда не впадала в отчаяние, если выходила в белом платье с алыми розами. Если бы его сделали американцы, она была бы счастлива, в итальянском платье, наверное, запела бы, в английском – выпрямилась и расправила плечи, но, поскольку его сшили французы, старалась не терять надежды.

Правда, сейчас она шагала к Суворовскому, неловко подергивая плечами в слишком тесно обтягивавшем грудь платье.

На улице было тепло и сухо, и Татьяну неприятно царапнуло сознание того, что в этот чудесный летний день Гитлер напал на Советский Союз.

Татьяна покачала головой. Дед никогда не доверял Гитлеру и говорил это еще в тридцать девятом году, когда товарищ Сталин подписал с Германией договор о ненападении. Дед тогда сказал, что ничего хорошего из этого не выйдет. И оказался прав.

Татьяна считала деда самым умным человеком на свете. С того времени как Гитлер захватил Польшу, дед твердил, что следующим будет Советский Союз. Несколько месяцев назад, весной, он неожиданно стал приносить домой консервы, несмотря на протесты бабушки. Той не нравилось, что он тратит столько денег зря, на всякий случай, и поэтому она постоянно ворчала:

– Война? При чем тут война? И кто это будет есть? Тратишь деньги на всякую гадость! Уж покупал бы в крайнем случае маринованные грибки или томаты!

И дед, любивший бабушку больше, чем заслуживала она или любая другая женщина на земле, виновато опускал голову, позволяя ей срывать на нем злость, однако в следующем месяце повторялось то же самое. Мало того, он покупал сахар, чай, табак и даже водку. Правда, этим продуктам была суждена короткая жизнь, потому что на каждый день рождения, годовщину и праздник водка выпивалась, табак выкуривался, а сахар шел на пироги. Дед, сам человек воздержанный, ни в чем не мог отказать семейству и только на свой день рождения не стал открывать водку. Но бабушка все же пустила сахар на пирог с курагой. В неприкосновенности оставались только банки с тушенкой, которую дружно ненавидели все домашние.

Требование отца купить столько риса и водки, сколько она сможет унести, оказалось почти невыполнимым. В магазинах на Суворовском остался только сыр. Но он долго не хранится. Так же, как и хлеб. Ни муки, ни копченой колбасы, ни консервов.

Татьяна помчалась вниз по Суворовскому и увидела, что, хотя было всего три часа дня, магазины опустели. Она миновала две сберкассы. Обе были закрыты. На окнах висели бумажки: НЕ РАБОТАЕТ. Странно. Неужели деньги кончились? Ведь это же сберкассы! Там деньги никогда не кончаются!

Татьяна удивленно хмыкнула. Впрочем, все ясно. Родные слишком долго возились, собирая Пашу, переругиваясь, беспомощно глядя друг на друга. Им следовало немедленно бежать по магазинам, а они отправляли Пашу в лагерь, а Татьяна еще и Зощенко читала! Ей нужно было выйти из дому раньше. Если бы она догадалась побежать на Невский, сейчас уже стояла бы в очереди.

Шагая по Суворовскому, расстроенная тем, что не купила даже коробка спичек, Татьяна ощущала дуновение теплого ветра, несущего с собой непонятные, какие-то необычные запахи, которые она не понимала и не хотела понимать.

«Запомню ли я этот день? – подумала Татьяна, глубоко дыша. – Впрочем, я уже это когда-то говорила, но легко забывала те дни, которые считала необыкновенными. Чудесными. Помню, как увидела впервые головастика. Как впервые ощутила соленый вкус морской воды. Как впервые заблудилась в лесу. Может, мы всегда помним то, что происходит в первый раз? И эта война на моей памяти первая».

Она направилась к магазинам рядом с Таврическим садом. Ей нравилась эта часть города, удаленная от суеты Невского проспекта. И деревья здесь были высокие и густые, а людей встречалось меньше. Она всегда любила одиночество.

Заглянув в три-четыре магазина, Татьяна уже была готова сдаться, вернуться домой и сказать отцу, что не смогла ничего найти, но уж очень неприятно было сознавать, что она не сумела выполнить даже такого пустякового поручения.