Читать книгу "Криптозой - Василий Головачев"

– Что-то я не припомню случая, чтобы кладбищенская мафия откликалась на добрые слова. Такие структуры признают только силу или деньги.

– Ты не рад, что все закончилось мирно? – прищурился Кирилл.

– Почему? Рад, конечно. Просто подумал, что надо было идти всем мужикам, для представительства.

– Такие конфликты лучше всего решать тихо, без угроз и силового давления. Махать кулаками попусту не стоит.

– А ты мог бы их побить, если бы понадобилось?

Кирилл улыбнулся:

– Мог бы.

– Они же вон какие здоровые! Хотя ты ведь до сих пор занимаешься рукопашкой?

– Это образ жизни.

– Понимаю. Хотя отношусь к этому по-другому. Как говорится, водка – сила, спорт – могила. А приходится применять навыки в твоей работе? Кстати, чем ты занимаешься на своей службе? Чудно, ей-богу, – финансовая разведка. Звучит как подглядывание за чужими деньгами.

– Навыки применять не приходилось, а занимаюсь я довольно нудным делом – охраняю финансовых инспекторов. Бывают случаи, когда на них оказывается давление, им угрожают, суют взятки, требуют не совать нос куда не надо и даже захватывают в заложники. Тогда поднимают по тревоге мой отдел, и мы разряжаем ситуацию. А вообще наша служба сугубо гражданская, мирная, призванная отслеживать финансовые потоки всех уровней. По сути это компьютерный финансово-аналитический центр при Минфине.

– Значит, иногда тебе все-таки приходится воевать?

– Ну, смотря что понимать под этим термином. Во всяком случае, оружие и боевые навыки мы применяем редко.

– Но все же применяете?

Кирилл не успел ответить. К нему подсела мама, и разговор свернул в другое русло. Вспоминали бабушку, ее мужа и родителей, согласились, что бабы Ули будет всем не хватать, поговорили о житейских проблемах. Дед Степан предложил продать бабкин дом, но с ним не согласились, так как дом оставался особым местом, хранилищем памяти поколений, хранилищем традиций, где всегда собирались родичи Тихомировых и Пантюшиных, чтобы не только пообщаться и вспомнить прошлое, но и подпитаться положительной энергетикой этого места. Решено было, что в дом переедет тетка Валентина, которая жила в двухкомнатной квартире в центре Пскова вместе с семьей младших Пантюшиных.

Засиделись до позднего вечера. Потом мужчины вышли покурить, пока женщины прибирали в доме. Кирилл не курил, но постоял вместе со всеми, не принимая участия в разговоре. На него снова напала тоска, хотя он и понимал, что бабушка не могла жить вечно. Да и умерла светло, умиротворенно.

Отец и дядьки поговорили еще о том о сем и стали расходиться. Вскоре в опустевшем доме остался один Кирилл, собиравшийся переночевать здесь, а утром отправиться в Москву. Побродив по комнатам со скрипучими половицами, он расположился в бывшей спальне отца, за печкой, поворочался некоторое время, прислушиваясь к тишине дома, потом понял, что не уснет, и встал. Выбрал на полке томик из собрания сочинений Некрасова, зажег торшер, расположился в кресле в горнице, где он всегда любил сидеть, когда приезжал сюда, и начал листать книгу, вспоминая, как держал ее в руках много-много лет назад, когда еще учился в школе. Наткнулся на знакомое стихотворение, медленно прочитал вслух:

Я твой. Пусть ропот укоризны

За мною по пятам бежал,

Не небесам чужой отчизны —

Я песни родине слагал!

И в это время послышался стук в дверь.

Кирилл удивленно глянул на часы: третий час ночи. Подумал: кто бы это мог быть? Может, вернулся отец, чтобы сыну не было одиноко?

Но это был не отец.

Прислушиваясь к своим ощущениям и не чувствуя холодка тревоги, Кирилл вышел в сени, включил свет и распахнул дверь. На него исподлобья, оценивающе смотрела высокая молодая женщина в собольей шубке с непокрытой головой. На улице шел легкий снежок, и волосы ночной гостьи искрились от снежинок, словно посыпанные жемчугом. Она была не то чтобы красива, но миловидна, с крупными, красивого рисунка губами и слегка раскосыми зеленовато-серыми глазами. И эту женщину Кирилл знал. Ее звали Лилией Калашниковой. Больше десяти лет назад она была его женой.

– Здравствуй, – сказала она низким, слегка хрипловатым голосом, от которого он когда-то сходил с ума. – Я опоздала? Бабу Улю уже похоронили?

Кирилл кивнул, сглатывая слюну, как завороженный разглядывая бывшую жену.

– Как жаль! – огорчилась Лилия, сморщив нос. – Я поздно узнала, а так хотелось успеть.

Кирилл промолчал, подумав, что ее присутствие не принесло бы радости никому из его родных и близких. Никто из них не знал причины ее ухода от него, все осуждали жену и не жаждали с ней встреч. Все, кроме него самого.

Лилия усмехнулась:

– Ты не впустишь меня?

Кирилл очнулся, безмолвно отступил в сторону. Потом выглянул на улицу, ища глазами машину или какой-нибудь другой транспорт, на котором прибыла Лилия, ничего и никого не увидел и закрыл дверь.

В горнице сильно пахло смолой, на полу еще лежали еловые ветки. Гостья сбросила шубку и осталась в серебристо-белой пушистой водолазке, обтягивающей высокую грудь, и бежевого цвета, с черными кистями, юбке. Кирилл предложил ей теплые тапочки, которые баба Уля держала специально для гостей, и Лилия сбросила кремовые сапожки почти без следов снега. По-видимому, ее высадили у дома Тихомировых и машина сразу уехала. Хотя Кирилл и не слышал мотора.

– Чай, кофе? Могу сделать глинтвейн.

– Я не замерзла. Но от глинтвейна пожалуй, не откажусь.

Кирилл отмерил в необходимых пропорциях ингредиенты для напитка: красное сухое вино бордо, сахар, корица, гвоздика и две дольки апельсина и лимона, подогрел вино, смешал все и подал гостье в фарфоровой чашке – бокалов у бабы Ули не водилось издавна.

Лилия взяла чашку обеими руками, отхлебнула, поискала глазами, где бы сесть, и Кирилл усадил ее в свое кресло. Когда-то и ей нравилось сидеть в нем, забравшись с ногами, в те времена, когда они вместе приезжали погостить на родину Тихомировых.

Словно подслушав его мысли, она поджала ноги и с удовольствием расположилась в кресле, сразу придав уют и законченность интерьеру комнаты.

– Ты один? – Лиля подняла взгляд на хозяина, севшего на стул у круглого столика, стоявшего по центру горницы.

Кроме стола, кресла, трех стульев и кровати, здесь еще стояли этажерка с книгами, платяной шкаф, подставка с телевизором «Енисей» – подарком Кирилла, и прялка, чей возраст не уступал бабушкиному. На стене висели оленьи рога и старые фотографии в рамочках – своеобразная история рода. Кроме рогов и фотографий, на другой стене, между окнами, висел репродуктор времен Отечественной войны, а в углу красовалась старинная икона в серебряном окладе – божья матерь с младенцем на руках.

– Один, – с запозданием ответил он, понимая, о чем идет речь.