Читать книгу "Рыжее счастье - Наталия Рощина"

* * *

Раскатистый, зычный храп продолжался, он разбудил и теперь никак не давал Маре уснуть. Это было ее первое путешествие, и раньше она думала, что под стук колес спится крепко. Иногда Мара позволяла себе мечтать, представляя себя летящей на самолете, мчащейся в автомобиле или, на крайний случай, едущей в поезде. Ей казалось, что она обязательно получит от поездки незабываемые впечатления, наблюдая, как за окном мелькают неизвестные постройки, леса, случайные прохожие, а потом ничто не потревожит сон, окруженный романтикой путешествия, пусть не очень дальнего, но все же. Но в реальности получалось иначе. Что делать, если она с детства терпеть не могла, когда кто-то даже негромко посапывал рядом. Когда бабушка еще была жива, Мара любила засыпать у нее в кровати, выдумывая всевозможные поводы, чтобы улечься именно на этом месте. Бабушка легко уступала просьбе внучки и, рассказывая ей на ночь очередную сказку, улыбаясь, смотрела, как слипаются веки Мары, как она беспомощно моргает, попадая во власть сна. Но среди ночи девочка обычно просыпалась: бабулин храп напрочь лишал ее желания оставаться здесь, и Мара осторожно перебиралась или в свою кровать, или в кровать матери. Быстро согреваясь рядом с Катериной, Мара сворачивалась калачиком и засыпала. Утром бабушка называла ее лягушкой-путешественницей, а мама посмеивалась:

— Попадется тебе муж-храпун, что делать будешь, красавица?

Мара никогда не снисходила до того, чтобы отвечать на подобную чепуху. Этот вопрос к ней не имел никакого отношения. Во-первых, Мара уже давно, лет в восемь, решила никогда не выходить замуж, а во-вторых — не считала себя красавицей, скорее наоборот. Она изо дня в день видела свое отражение в зеркале, испытывая брезгливость, переходящую в отвращение. Ей казалось, что на ее лице этих уродливых ярко-рыжих пятнышек становится все больше. Мара даже пыталась пересчитать их, как будто это что-то могло изменить. Однако веснушек было слишком много, и она сбивалась со счета, раздраженно отворачивалась от зеркала. На самом деле небольшие, становившиеся заметными весной веснушки ничуть не портили Мару. Они придавали ее лицу особую привлекательность. Девочка еще не понимала, насколько красивой и экзотически-притягательной становилась день ото дня. Видя в зеркале свое отражение, Мара недовольно морщилась, даже не предполагая, какую службу сослужит ей ее необычная внешность. Густые рыжие волосы с медным отливом тоже не вызывали у Мары положительных эмоций. С какой завистью смотрела она на девчонок с тощими светло-русыми хвостиками, с бледной кожей, с просвечивающимися тонкими голубыми прожилками. Ну почему одним так везет от рождения, а другим достается столько страданий?! Неужели ей всю жизнь придется носить эти безобразные веснушки, длинные пышные яркие космы, за которые ее дразнили рыжей и бесстыжей все, абсолютно все, и взрослые, и дети, все кому не лень? Это несправедливо. И высоченная такая — выше всех своих сверстниц. Быть дылдой тоже дело невеселое. Мара никогда не думала, что все эти, на ее взгляд, недостатки скоро сослужат ей добрую службу, а пока она страдала, думая, что не заслужила того, чтобы быть такой невезучей.

— Ну зачем мне все это? — ворчала Мара, обращаясь к самой себе, сверкая синющими глазами-блюдцами. — В древности, между прочим, таких сжигали на костре. Их принимали за ведьм! Хотела бы я стать ведьмой и сделать так, чтобы меня никто не замечал. Чтобы никто не прятал усмешку, разглядывая мое лицо, волосы.

У кого-то заветной мечтой была игрушка, ожидание какого-то подарка, а Мара мечтала о мантии-невидимке, которая укрывала бы ее от людских глаз. Ей так надоело выделяться из толпы своей яркой внешностью. Но время шло, и к этой детской просьбе прибавилась совсем иная: Мара согласна была остаться уродиной, только бы мама снова стала прежней — ласковой и доброй. Только бы она перестала превращаться в озлобленное существо, пропитанное запахами алкоголя и немытого тела. Больше не осталось у Мары желаний. Зачем другие, когда все зависит только от того, вернется или не вернется мама из города, когда вернется и в каком состоянии? Это становилось невыносимым. Ожидание очередного скандала, стыд, который разъедал Мару. Она не любила выходить на улицу, потому что соседи тут же начинали жалеть ее, причитать о злой судьбе, которая обрушилась на девочку. Их жалость не была нужна Маре. Она ведь ничего не могла изменить. Зачем лишний раз напоминать девочке о той жизни, которую она влачит, от которой нечего ожидать чего-то хорошего? Мара замыкалась и последнее время общалась только с тетей Глашей.

Сейчас Мара точно знала, что окончательная потеря надежды на лучшее, падение мамы и убежденность соседки смогли настроить ее на скорый отъезд. Припрятав деньги, которые дала тетя Глаша, Мара изо дня в день размышляла над тем, когда лучше уехать: скоро весна, совсем скоро. Пройдет ее день рождения, очередной будничный день, когда она как обычно останется без подарков, а мама обязательно напьется. Так случалось уже не раз, и Мара, по правде, не хотела снова наблюдать эту картину. Чего же ждать? Решив сделать подарок самой себе, она наметила отъезд именно на канун своего дня рождения. Долго ли собираться, когда вещей раз-два и обчелся? Расписание поездов Мара знала отлично. Спасибо маме: сколько раз бегала на станцию встречать проходящие поезда в надежде увидеть ту живой и невредимой. Теперь есть деньги на билет, есть паспорт, есть немного сухарей, которыми ее угощала тетя Глаша, а Мара предусмотрительно припрятала на случай отъезда. Вполне можно срываться с места в любой момент. Матери, кажется, все равно, так что нужно действовать.

И однажды вечером Мара решилась. Поглядывая на движущиеся стрелки часов, она облизала сухие от волнения губы. Время неумолимо идет вперед, а что меняется? Жизнь затягивает ее в бесконечную темноту, безысходность. Катерины снова вот уже три дня не было дома. Никому этот дом, кажется, не был нужен: Мара не находила в нем покоя, мама совершенно не заботилась о его уюте. Какое там! Она вообще ни на что и ни на кого не обращает внимания после смерти Миши. Для нее весь мир теперь на дне бутылки, а все, кто пытается отнять ее, — враги, негодяи. Мара больше не ощущает в себе сил быть в их числе. Она первая, кого Катерина обвиняет во всех смертных грехах. Кажется, будет лучше, если она исчезнет из дома вот так — без предупреждения, неожиданно. Словно и не было ее вовсе. Мара закусила губу от обиды — мать даже не заметит ее отсутствия. И от этой мысли на глаза навернулись слезы. Жалость к себе захлестнула Мару и вскоре сменилась тупой болью. Избавиться от нее можно, только покинув опостылевшие стены. Решение было принято. Небольшой узелок собран. Нет у нее вещей, нет ничего дорогого, что она хотела бы взять с собой. Вспомнив, что бабушка обычно каждое дело начинала с молитвы, Мара решила войти в ее комнату, подойти к образам, обратиться к ним, но в последний момент остановилась перед закрытой дверью. Нет, она не станет молиться. Если есть высшие силы, они все видят, они с ней. И если нет ни единого знака, который бы остановил ее, значит, она не станет тратить время на слова. Нужно действовать.

Под стук колес Мара вспоминала, как, выйдя из дома, спрятала ключ от двери под половиком у порога. Постояла во дворе, оглядывая коричневое месиво с островками грязного снега, в которое превратились дорожки, неухоженный огород. Он, похоже, так и не будет засажен и в этом году. Мара бросила беглый взгляд на повалившийся сарай, сломанный в нескольких местах забор. Открытая калитка противно поскрипывала. Подняв глаза на крышу, где вертелся под потоками ветра деревянный петушок, которого, по словам бабушки, сделал отец, Мара улыбнулась. Казалось, ветер усиливается, а петушок тревожно вращается, словно понимая, что происходит что-то особенное, важное. Еще мгновение — и он громко закричит, прощаясь со своей юной хозяйкой, подгоняя ее. Быстро повернувшись, Мара прошла через двор, закрыла за собой калитку и зашагала прочь. Она ни разу не оглянулась, не желая больше видеть дом, в котором ей стало так тяжело, невыносимо жить. Не осталось светлых воспоминаний, столько плохого произошло с Марой за последние два года, что оно решительно отодвинуло все светлое, что, без сомнений, было в ее недолгой жизни. Мара ругала себя за то, что позволила дурному настолько взять верх. Оптимистка по натуре, она пыталась выудить из потаенных уголков памяти воспоминания об отце, о тех временах, когда в доме часто звучал смех, песни, когда бабушка заплетала Маре косы, целовала веснушки, когда маленький Миша бегал по дому и везде звучал его смешной лепет. Но как только тепло начинало разливаться по телу, покой и умиротворенность наполняли душу, память старалась как можно подробнее воспроизвести дни похорон бабушки, брата, пьяный оскал матери, ее грубый голос, бранные крики. Все это беспощадно вытесняло доброе и светлое. Мара чувствовала, как сердце ее колотится, сжимается, угрожая перестать повиноваться своей хозяйке. Оно давало понять, что нелегко то и дело возвращаться туда, где столько боли, страданий. И теперь стоило Маре снова задать себе вопрос: «Как там мама… без меня?», как сердце тут же отозвалось бешеным галопом, а совесть предательски запустила коготки вины в саму душу. Умеет она это делать, но нужно во что бы ни стало заставить ее спрятать когти. Мара закрыла глаза, положила на веки горячие ладони, с силой прижала их. Темноту сменили разноцветные искры — Мара перестаралась, сильно надавив на глаза. Не было боли, только эти цветные огоньки, вспыхивающие, кажется, везде. Пусть пляшут. Лучше наблюдать за ними, отключаясь от противного храпа, забыв о том, что нужно спать, что впереди — чужой город, совершенно чужой. Мара почувствовала под пальцами теплую влагу. Ну вот. Она снова плачет. Как часто она это делала в последнее время. Посмеиваясь над собой, Мара решила, что с этим нужно бороться, иначе войдет в привычку и на салфетки и носовые платки уйдет целое состояние. Ей ни к чему такая расточительность.