Читать книгу "Изумрудный шторм - Уильям Дитрих"

Мой народ вовсе не считал себя блудным сыном, однако я понимал: от этой сделки выиграют все, в том числе и я сам. В 1800 году я уже сыграл небольшую роль в окончании необъявленной войны на море между Америкой и Францией – что ж, придется еще раз ввязаться в политические игры. Наполеон хотел избавиться от дорогого приобретения одним росчерком пера – до того, как британский флот просто отберет у него эти земли. Похоже, я могу осчастливить всех, кроме Британии.

– Попробую заставить своих соотечественников мыслить более масштабно, – пообещал я. – К чему покупать один город, Новый Орлеан, когда можно приобрести целую империю? – В животе у меня заурчало от голода. – И сколько вы хотите за это мусорное ведро?

– Пятьдесят миллионов франков. Но ты скажи, что вдвое больше, пусть себе всласть поторгуются и собьют цену. Когда я завоюю Лондон и уничтожу британский флот, наши с тобой страны станут самыми крупными торговыми партнерами в мире. Луизиана – это только первый шаг. Это возможность столь же значительная, как наша революционная победа при Йорктауне[5]. Каждый полученный мной американский доллар я направлю на то, чтобы разбить англичан из своих пушек, и все мы сможем насладиться этим зрелищем.

– Согласен. Но только после выполнения этого задания я все равно ухожу в отставку.

– Будешь жить на пенсию?

– Я приобрел нечто ценное в Триполи и намереваюсь выгодно это продать.

Глаза первого консула сверкнули любопытством.

– Что именно?

– Пусть французское правительство это не волнует. Так, пустячок, безделица, но достаточно, чтобы обеспечить семью на всю жизнь.

– Видно, стоящий пустячок…

– Да. Повезло, в кои-то веки.

– Временами ты бываешь просто незаменим, Гейдж, хотя все остальное время действуешь на нервы, – буркнул Наполеон, и я вспомнил, как он два или три раза едва не застрелил меня. – Надо понимать, человеку от судьбы не уйти. Да, ты американец, но когда твои интересы совпадают с интересами Франции, ты француз. Понимаешь?

– Понимаю, что именно по этой причине и хочу в отставку. Изо всех сил буду стараться быть бесполезным. Во всем, кроме Луизианы, разумеется.

– Для нас крайне важно завершить эту сделку, Гейдж. Можешь оставаться в Париже, пока все не утрясется.

– Тоже понимаю. Но с учетом того, что я еще не продал эту свою маленькую безделицу, хотелось бы знать, какой наградой будут отмечены все мои труды и старания. Особенно с учетом того, что вы должны получить от сделки пятьдесят миллионов франков. – Никогда не помешает урвать хотя бы горсть крошек с дипломатического стола. – Зарплата убедит американских переговорщиков в том, что я действительно представляю ваши интересы.

– Ха! Если хочешь казаться настоящим моим партнером, не мешало бы поучиться кое-каким навыкам у моих самых доверенных агентов.

– К примеру?

– Ну, сделать татуировку в укромном местечке, подчеркивая свою лояльность.

– Какую еще татуировку?

– Инициал «N» в лавровом венке.

– Да вы, должно быть, шутите!

– В жизни у человека полно врагов. Это один из способов показать, что ты друг.

– Но не носить же клеймо, принадлежащее другим!

– Это знак секретного легиона. – Бонапарт был явно раздражен тем, что мне не пришлось по вкусу его предложение. – Или же можно обзавестись каким-либо временным символом. Но только ты должен вернуть его, если вызовешь мое неудовольствие.

– Каким?

Консул выдвинул ящик стола и достал маленький медальон на цепочке. На нем был тот же рисунок, что и у описанной им только что татуировки, но медальон оказался из чистого золота, и его можно было носить на шее.

– Всего лишь несколько агентов удостоились такой чести, – сказал Наполеон.

Наверное, это прибавит мне авторитета, подумал я, после чего взял медальон и взвесил его на ладони. Маленький, легкий, скромный, и всегда можно снять…

– Не так уж много в нем благородного металла, – произнес я вслух.

– Миллионы мужчин готовы отдать свои жизни за честь носить этот медальон.

– Что ж, польщен.

На самом деле я не испытывал ничего подобного – мне просто не хотелось обижать его.

– И все ваши открытия, сделанные во время задания, будут принадлежать Франции, – добавил Бонапарт.

– Последнее задание по Луизиане, а затем из Парижа домой. Это займет время, и надо на что-то покупать хотя бы хлеб, – не унимался я.

Когда речь заходила о деньгах, Наполеон становился скуп и увертлив, как ростовщик.

– Добудь Луизиану для своего президента, Гейдж, и они сделают тебя конгрессменом, – пообещал он мне.

Глава 4

Итак, я принялся за работу, целью которой было удвоение территории моей родной страны. Для начала я встретился с Ливингстоном, которого должен был убедить в необходимости приобрести каждый населенный дикарями акр этой земли. Перед тем как приехать во Францию, Роберт Ливингстон был грандмастером Великой масонской ложи Нью-Йорка. Я и сам был масоном, однако не стал говорить ему, что ничем не отличился на этом поприще.

– Сам Бенджамин Франклин ввел меня в курс дела и ознакомил с принципами вашего братства, – сказал я, набивая себе цену. – С тех пор я изо всех сил стараюсь соответствовать им. – Увы, мои старания не привели к каким-либо результатам. – Если наше правительство сможет позволить себе назначить мне хотя бы скромную плату за труды, я смогу еще какое-то время побыть в Париже и довести сделку до конца. Я, знаете ли, являюсь доверенным лицом Наполеона, – и я показал Роберту медальон.

Помогло то, что Ливингстон завел дружбу с моим американским коллегой Робертом Фултоном. Познакомился он с изобретателем на выставке одной из «панорам» – так называлось огромное круговое живописное полотно на одну из животрепещущих тем, «большой пожар в городе». Фултон зарабатывал на жизнь, изобретая разные совершенно бесполезные машины и механизмы, и это послужило ему входным билетом в высшее парижское общество. Его субмарину «Наутилус» мы потеряли в Триполи, спасая Астизу и Гарри, и теперь Фултон был занят разработкой более грандиозного сооружения под названием «паровая лодка». Она должна была быть в два с половиной раза длиннее его «утопленницы» и раскрашена в яркие карнавальные цвета. Управлялась она, по замыслу изобретателя, не капитаном, а механиком и могла развивать скорость до трех миль в час против течения, что сократило бы время пути от Нанта до Парижа с четырех месяцев до двух недель.