Читать книгу "Я был в расстрельном списке - Петр Филиппов"

Хотя нам удавалось кое-что узнать о рыночной экономике, уровень понимания тамошних порядков оставался крайне низким. Мы понимали, что нужна конкуренция не только в экономике, но и в политике, что необходимы разделение властей и независимый суд. Что чиновники имеют свои групповые интересы, и над ними нужен контроль как сверху, так и снизу. Что бюрократию можно ограничить в аппетитах, лишь вводя стимулы, создающие у нее должную мотивацию. Этому была посвящена популярная тогда книга «Законы Паркинсона»[1]. Но даже самые продвинутые сторонники рыночных реформ общественные институты развитых стран представляли туманно, чаще всего в форме лозунгов.

Характерную особенность отметила правозащитник Людмила Алексеева. В статьях, которые публиковали западные журналы, диссиденты из СССР обсуждали в основном философские проблемы, скажем, соотношение свободы и воли. А диссиденты из Восточной Европы писали о конкретном, например, о том, какими мерами обеспечить реальные гарантии прав частной собственности, когда рухнет коммунистический режим, как защитить тогда молодой бизнес от бандитов и рэкетиров, от произвола чиновников. Это различие в подходах сказалось в 1990–1992-х годах. Восточноевропейским странам худо-бедно удавалось выстроить законодательную базу и обеспечить необходимую правоприменительную практику. А мы столкнулись с острой нехваткой специалистов, которые знали бы рыночное законодательство развитых стран. После 70 лет коммунистического эксперимента выглядели дикарями, вышедшими из джунглей.

Наши дискуссии

История человечества в основном — история идей.

Герберт Уэллс

Работа в детской спортивной школе оставляла мне достаточно времени для занятий в библиотеке, позволяла читать и пытаться системно излагать свое видение того, что предстоит сделать, чтобы жизнь людей в России стала достойной. Сочиняя свои «фантазии», я, конечно, понимал, что это будут соображения не слишком квалифицированного человека, лишенного возможности на практике знакомиться с опытом развитых стран, с работами западных ученых. Но вопрос «что делать?» не давал мне покоя.

Главным был вопрос: что же мы за народ такой? Рабское, верноподданническое все время берет верх. При Сталине на собраниях люди рьяно осуждали «врагов народа» — вчерашних своих коллег, зная, что на самом деле они ни в чем не виновны. Разве это соответствует фразе в букваре «Мы не — рабы, рабы — не мы»? Во все века российской истории мы позволяем власть имущим гнобить и уничтожать отечественных гениев. Это с нашего согласия был расстрелян Николай Гумилев, убит Осип Мандельштам, изгнаны за границу Александр Солженицын, Иосиф Бродский, Александр Галич, отправлен в ссылку Андрей Сахаров. В брежневские времена лишь единицы посмели выйти на площадь, протестуя против ввода войск в Чехословакию. Их скрутили не без помощи прохожих. Десятилетиями и просвещенные, и малообразованные сознавали абсурдность коммунистических лозунгов, административно-командной системы, но не протестовали. Кто же мы есть?

И сегодня, несмотря на появление первого не задавленного страхом поколения россиян, ситуация мало изменилась. Большинство жителей крупных городов понимает, что монопольная власть чиновников, профанация выборов, отсутствие в парламенте реальной оппозиции, самоцензура и ограничения СМИ заводят страну в тупик авторитаризма, стагнации, нищеты. Но многие ли готовы проявить свой гражданский долг и воспрепятствовать этому? Сколько людей вышло на Болотную площадь? Верно сказал Михаил Лермонтов, «Перед опасностью позорно малодушны. И перед властию — презренные рабы».

Исследования ученых о роли инстинктов в человеческом обществе показали, что у людей, как и у обезьян, низы всегда активно выступают на стороне победителя в схватке за власть. Толпа готова побить осужденного камнями, разорвать того, кто еще вчера занимал высокий пост. Это переадресация агрессии, накопившейся из-за страха перед властью. Этот инстинкт облегчает тиранам захват и удержание власти: победителю надо только начать, а чернь сама докончит побежденного. Именно этим инстинктом, не сдержанным моралью, объясняются проклятия в адрес «врагов народа», которые звучали на собраниях в годы сталинских репрессий. Опираясь на этот инстинкт, тиран может властвовать над миллионами, среди которых множество людей умнее и мужественнее его. Тиран держит окружение в повиновении, угрожая ему расправой толпы.

Главарь, опираясь на поддержку низов, приближает к себе самых гнусных подпевал. Так заведено в бандах, так происходит в феодальных и авторитарных государствах. Формируется властная вертикаль — правитель, окруженный аморальными и агрессивными «шестерками». Древние греки называли такую структуру власти охлократией — властью наихудших. Некоторые нации научились этому противостоять, утверждать порядки, способствующие меритократии — власти умных. Но сможем ли мы пройти их путем, отказаться от участи холопов и стать гражданами?

В те годы у нас сложился небольшой кружок ученых и инженеров, которые были не удовлетворены положением в стране, кому было не безразлично ее будущее — Ольга Павлова, Олег Меницкий, Михаил Пульцин и я. Однако мы оставались социалистами — наши экономические воззрения были частью пропаганды надуманных преимуществ социализма. Поэтому вопросы приватизации, необходимости передать предприятия собственникам — рачительным хозяевам не обсуждались. То, что конкуренция без частной собственности невозможна и ее отсутствие мешает развитию, оставалось вне поля нашего зрения. Мы ведь не читали Людвига фон Мезеса и Фридриха Хайека. Максимум, куда мы продвинулись в наших дискуссиях, — это хозрасчет государственных предприятий, отвечающих за результаты своей деятельности. Нас больше занимала реформа политической системы, установление в СССР реальной демократии вместо полицейского государства. Здесь требования были традиционны: свобода слова, собраний, создания политических партий и других общественных организаций.

На наших дискуссиях мы обсуждали, как сделать суд независимым и справедливым. Тогда находкой нам казалась идея поставить прокурора в условия конкуренции. Кому нужнее исполнение законов — органам власти или самим гражданам? Ответ казался очевидным: конечно, гражданам. Это они хотят жить в безопасности, требуют справедливости и соблюдения своих прав. Но тогда почему только государственный прокурор выступает обвинителем в уголовных преступлениях? Да, государству принадлежит монополия на насилие, на наказание виновных в преступлении, признанных судом. Но зачем нужна монополия на обвинение? Надо сделать так, чтобы не только прокурор, но и любой гражданин, у которого есть доказательства преступления, мог выступать в качестве обвинителя в уголовном процессе!

Мы не догадывались, что изобретаем велосипед. В Великобритании любое уголовное преследование основывалось только на частном обвинении до конца XIX века. В США частное обвинение существует с момента появления судов. И сегодня закон там не ставит барьеров частному обвинению. Каждый гражданин, имея доказательства, может выступать обвинителем в суде или нанять для этого адвоката. Это не значит, что в США, Великобритании или Канаде человек, выступающий с частным обвинением, остается один на один с преступником. Процедура частного обвинения сбалансирована в отношении прав и обвинителя, и обвиняемого. В судебном процессе нередко участвует и государственный прокурор, у которого есть процессуальные права. Главное, что право граждан на частное обвинение там стоит, как «бронепоезд на запасном пути».