Читать книгу "Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский"

– Это очередь людей, нуждающихся в деньгах. Во всяком случае они имеют документы, подтверждающие, что они нуждаются. Раби проверяет эти документы и на их основе выдает им сертификаты, по которым они могут получить чеки. Это дополнительная нагрузка нашей синагоге от Бруклинской общины. Они получают свои сертификаты и – до свидания. Ничем больше мы им не обязаны. А кофе, который ты выставляешь по субботам в кухне, предназначается только для наших прихожан, и покупает этот кофе сам Ицхак на его собственные деньги. – Я вышел в коридор, и объявил клиенту, что кофе у нас нет. Другой клиент недовольным голосом сказал: – Мы уже были в других таких местах, так там, если есть очередь, обязательно бывает бачок с кофе и какое-нибудь печенье. Это же не так дорого стоит. А здесь все плохо устроено, и нет комнаты ожидания, все стоят в коридоре. – Я объяснил ему, что наша синагога в отличие от других бедная, и кофе мы покупаем на свои собственные деньги, а не на казенные. Когда я в женской уборной менял вентиль и проржавевшее колено, несколько человек, в том числе президент Шали, наблюдали за моей работой, давая ненужные советы. По воскресеньям они не работали, и им просто нечего было делать. Окончив работу, я включил общий кран, слил воду в унитаз. Трубы уже не текли. Шали сказал мне – спасибо. Я убрал грязь и старый вентиль со старым коленом. Пришла Хая, сама еще раз слила воду в унитазе, проверяя мою работу, и тоже сказала – спасибо. С этого момента они стали смотреть на меня с некоторым почтением. Очевидно, у них никогда не было уборщика, знающего водопроводное дело. Теперь моя новая профессия – уборщик, по официальным документам – смотритель, которого наниматели высоко ценят. И, как и все люди моей профессии, я не люблю бедных людей.

Глава 2. Евреи, их заботы, радости и печали

Прямо из синагоги я поехал на метро в Манхэттен. В метро ехать удобно: можно почитать и подремать. В машине не подремлешь. Я вышел на Сорок второй стрит и направился прямо к Сорок шестой, где на углу была светящаяся аргоновая вывеска: «Коган», а под ней на эмалированной панели официальная надпись: «Здесь покупают золото». Таких ювелирных лавочек в Манхэттене много, и владельцы их в основном евреи, что оправдывает всем известную поговорку: – не все евреи ювелиры, но все ювелиры евреи. Я вошел, звякнул колокольчик, соединенный пружиной с дверью. Здесь уже был один клиент – модно одетый негр лет двадцати. Хозяин лавочки, бледнолицый брюнет в черной ермолке, за пуленепробиваемым стеклом, установленным над прилавком, осматривал золотую цепочку с кулоном. Молодой негр искоса тревожно посмотрел на меня и снова выжидающе уставился на хозяина, а тот положил цепочку с кулоном на весы, что-то подсчитал на счетчике кассы и сказал: – сто семьдесят восемь долларов. – Негр сказал: – Окей, – и еще раз тревожно взглянул на меня. Безусловно этот негр снял цепочку с какой-нибудь женщины, пригрозив ей ножом на лестнице многоквартирного неохраняемого дома. Если обыскать его сейчас, ножа при нем не окажется. Если спросить его, где он взял эту цепочку, он ответит, что это подарок его покойной бабушки. Хозяин лавочки выставлять ворованную цепочку на продажу не будет, а срочно сдаст ее в такое место, где ее перельют на другое ювелирное изделие. Когда хозяин стал отсчитывать деньги, негр снова тревожно посмотрел на меня, а я, не сводя с него глаз, сунул руку в карман. Молодой негр не знал, что у меня в кармане, – пистолет, или полицейская эмблема, а может быть я просто так по привычке сунул руку в карман. Не пересчитывая деньги, негр сунул их в задний карман джинсов и поспешно вышел из лавочки, при этом стукнувшись плечом о косяк двери. А я вынул из кармана кольцо с изумрудом, положил на прилавок через прорезь в пуленепробиваемом стекле. Хозяин надел бинокулярные очки, осмотрел кольцо, сказал:

– Мы не принимаем золото, как ювелирные изделия, так же как и камни. Мы покупаем золото и камни как материал для ювелирной работы. Чтобы определить вес камня, необходимо вынуть его из оправы. – Я спросил:

– Вы не можете сказать, где ближайший магазин, в котором принимают сами изделия?

– На Сорок седьмой стрит. Но там вам дадут не дороже, чем за сам материал. – Я знал, что такое Сорок седьмая стрит: роскошные магазины, полированный мрамор, продавцы в смокингах, продавщицы с видом кинозвезд, повсюду ослепительное сверкание бриллиантов. А хозяин убогой лавочки смотрел на меня грустными семитскими глазами. Я сказал:

– У вас достаточно опыта, чтобы определить на глаз вес камня. Не можете ли вы в виде исключения назначить приблизительную цену? – Хозяин положил кольцо на весы, что-то подсчитал и через лупу еще раз осмотрел кольцо. – Камень с рубиновыми прожилками, – сказал он. – Хотя на глаз их не видно, тем не менее это снижает его стоимость.

– И какова стоимость кольца по вашему? – спросил я. Продолжая рассматривать кольцо, хозяин сказал:

– Оправа камня устарела. Теперь таких не делают. Даже если не переливать само кольцо, оправу следует доплавить. – Хозяин врал. Я помню, как покупал это кольцо с фирменным знаком. Кольцо стоило более трех тысяч. При продаже оно теряет вдвое, а то и втрое. Я сказал:

– Я купил его десять лет назад как фирменное и никогда его не носил. Его можно без переделки выставить на продажу в любом ювелирном магазине, даже на Сорок седьмой. Хозяин спросил:

– У вас сохранился фирменный знак?

– Нет. – По легкомыслию я выбрасывал чеки и фирменные знаки. Теперь хозяин имел полное право снизить цену. Однако, хозяин оказался порядочным. Большинство евреев соблюдает коммерческую честность, охраняя таким образом свой престиж. За кольцо хозяин дал мне тысячу восемьсот долларов, и мы расстались довольные друг другом.

На метро я доехал до Сохо, где среди множества картинных галерей была галерея, в которой были выставлены картины Збигнева. Их было четыре, три пейзажа и одна на библейскую тему: моление Христа о чаше. Перед прибытием в Иерусалим Христос хорошо знал, что там его ждет: предательство, арест, издевательства, побои и, наконец, распятие. И Он просит Бога: – Не дай мне испить эту чашу, – на что Бог ответил: – Не хуя. Вот тебе чаша, и ты изопьешь ее. – Збигнев изобразил Христа распростертым на земле с поднятым умоляющим лицом. А перед ним была протянутая рука с чашей. Конечно, такую картину выставлять в синагоге нельзя. Даже при упоминании имени Христа евреев коробит. Но почему? Ведь он был рожден еврейкой. Значит, по еврейскому закону он был законным евреем. Самый великий человек на свете был евреем, и все евреи должны этим гордиться. А вместо этого они его ненавидят вот уже почти две тысячи лет. Надо это у кого-нибудь выяснить.

Президент Шали объявил мне, что на следующий день будет обрезание. Евреи обрезают мальчиков на восьмой день после рождения. Я никогда не видел как обрезают детей, и это меня заинтересовало. Заведующий кухней Ицхак сказал, что сразу после обрезания в спортивном зале будет завтрак для родственников и приглашенных гостей, и надо будет расставить столы и стулья в семь утра. В синагогу я пришел на рассвете, расставил столы, поставил кипятильник для кофе. Ицхак и молодой еврей Эйб, отец обрезаемого ребенка привезли на своих машинах продукты к завтраку и с помощью двух женщин стали на кухне готовить. В семь часов, ко второй молитве стали собираться гости. По поручению Шали я поставил дополнительный столик на подиум в мэин-шуле. К восьми часам вестибюль заполнился народом. Как и в субботу, мужчины были в черных костюмах и шляпах, а женщины так и пестрели в ярких нарядных платьях. Привезли виновника торжества, грудного ребенка, обложенного белоснежными подушками с голубой отделкой. Приехал незнакомый раввин, который должен был совершать обряд обрезания. К моему разочарованию, весь подиум был заполнен раввинами в черных шляпах, так что близко невозможно было подойти. Да и весь мэин шул был переполнен. После общей молитвы Эйб внес на подушке своего спящего сына, прошел среди расступающихся перед ним людей к подиуму, так что ребенка из-за черных шляп мне уже не было видно. На балконе, предназначенном только для женщин, тоже была толпа. Нарядные женщины вытягивали головы, чтобы видеть происходящее на подиуме. Последовала еще одна молитва. Больше не пытаясь пробраться вперед, я стоял у окна среди молящихся мужчин. Все притихли, обряд начался. Я в два приема взобрался на подоконник и встал во весь рост, и все равно ребенка не было видно: мешали склонившиеся над ним мужчины. Мне было видно только лицо Эйба, отца ребенка. Несколько подростков, следуя моему примеру, тоже стали залазить на подоконники. Поскольку они были ниже меня ростом, им приходилось подсаживать и подтягивать друг друга. На них тут же зашикали. В наступившей тишине послышался детский плач. Грудной ребенок беспомощен. Плач грудного ребенка это просьба о помощи или защите. Но вот плач усилился. Так дети плачут от боли. Через короткое время плач от боли сменился отрывистыми истошными криками. Это уже были крики ужаса. Ребенок интуитивно понял, что теперь его уже никто не защитит от того, что с ним делают. Ребенка мне по-прежнему не было видно, но я видел лицо его молодого отца Эйба. Оно было застывшим и бледным как гипс. После еще одной молитвы Эйб вынес ребенка из мейн-шула, и я последовал за ним в толпе гостей, поздравляющих Эйба. Ребенок спал. Очевидно ему дали снотворное, утоляющее боль. В спортивном зале начался завтрак, сопровождающийся молитвами и торжественными речами, сводящимися к тому, что с этого момента еще один еврей мужского пола вошел в еврейский мир. Девочкам обрезание не делают, хотя я слышал, что в каких-то африканских племенах подобные обряды совершаются и над девочками. К завтраку были поданы красная копченая рыба, омлеты, бублики, творог, кофе. Было много хорошего вина. Гостей обслуживали волонтеры подростки, уже знакомые мне прихожане синагоги. Они разносили на подносах блюда, стаканы с кофе. В уме я подсчитал, во сколько обошелся Эйбу заказанный завтрак и само обрезание. Получилась крупная сумма, учитывая скромный заработок Эйба. Он работал продавцом в кошерном магазине, выплачивал ипотеку за маленький старый дом, и содержал жену и годовалую дочь. Теперь у него уже двое детей. На моем счету он числился в разряде бедных людей. Не так уж и дешево обходятся евреям их религиозные обряды. Я завтракал с волонтерами подростками на кухне. Все они учились в местной ешиве и за завтраком делились школьными сплетнями. Как выяснилось из их разговора, один из них, очевидно самый способный, собирался на следующий год получить высокую степень по шкале религиозного образования, которая давала право преподавать в младших классах ешивы. Звали его Иони. Товарищи подшучивали над ним, явно завидуя. Я обратился к нему: