Читать книгу "Штамм. Книга 3. Вечная ночь - Чак Хоган"

Судно шло на расстоянии пятнадцати километров от побережья Массачусетса в районе Нью-Бедфорда, что напомнило Фету об одной из наиболее интересных записей в бумагах Сетракяна, которые он отобрал и оставил вместе с «Люменом». В этой записи старый профессор рассказывал историю состоявшегося в 1630 году плавания Уинтропа, который вместе со второй волной колонистов переправился через Атлантику в Новый Свет на одиннадцати кораблях спустя десять лет после «Мейфлауэра». Один из кораблей, называвшийся «Хоупвелл», перевозил три украшенных красивой резьбой ящика с неизвестным грузом. Пуритане высадились в районе нынешнего Салема, штат Массачусетс, но потом переместились в Бостон (их привлекло изобилие пресной воды). Условия обитания поселенцев были весьма суровы. В первый год умерло двести человек, их смерть объяснили болезнями, а не истинной причиной: сами того не зная, они перевезли стригоев в Новый Свет и стали жертвами Патриархов.

Гибель Сетракяна оставила невосполнимую пустоту в жизни Фета. Ему так не хватало советов этого мудреца, его общества, но самое главное — не хватало интеллекта Сетракяна. Уход старика стал не просто смертью, но и критическим (и это не преувеличение) ударом по будущему человечества. Ценой собственной жизни профессор передал в их руки священную книгу «Окцидо люмен», но не оставил средства для расшифровки фолианта. Фет принялся прилежно изучать страницы книги и блокноты в кожаных переплетах, содержащие глубокие таинственные размышления старика, иногда перемежающиеся незначительными бытовыми наблюдениями, списком покупок, финансовыми расчетами.

Василий раскрыл французскую книгу и, естественно, обнаружил, что и здесь ничего не может понять. Но некоторые великолепные рисунки говорили сами за себя; на иллюстрациях во всю страницу Фет видел какого-то старика с женой, они убегали из города, сгорающего в священном огне… на одном из рисунков его жена превращалась в прах. Даже Фет знал эту притчу. «Лот…» — вспомнил он. За несколько страниц до этой он видел другую иллюстрацию — на ней старик защищал двух мучительно красивых крылатых существ, архангелов, посланных Господом. Фет захлопнул книгу и посмотрел на обложку. «Sadum et Amurah».

«Содом и Гоморра… — догадался он. — Садум и Амурах — это Содом и Гоморра…»

Фет вдруг почувствовал себя знатоком французского. Он вспомнил одну из иллюстраций в «Люмене», почти идентичную иллюстрации во французской книге. Не по стилистике или утонченности, а по содержанию. Лот защищает архангелов от людей, желающих совокупиться с ними.

Ключи к разгадке крылись здесь, но Фет не мог толком обнаружить ни один из них. Даже его руки, большие и грубые, как бейсбольные рукавицы, казалось, были абсолютно не приспособлены для манипуляций с «Люменом». Почему Сетракян выбрал его, а не Эфа, почему именно ему вручил эту книгу? Эф был явно умнее, гораздо начитаннее. Черт, да и этот треклятый французский он наверняка знает! Но Сетракян был уверен, что Фет скорее умрет, чем позволит книге попасть в руки Владыки. Сетракян хорошо изучил Василия. И очень любил его, проявляя терпение и заботу, как старый отец. Твердый, но сердобольный, Сетракян никогда не давал Фету почувствовать, что тот плохо соображает, что мало знает; напротив, он с огромным прилежанием и вниманием объяснял ему все детали, отчего Фет чувствовал себя частью общего дела. Сетракян сделал его членом команды.

Эмоциональную пустоту в жизни Фета заполнил совершенно неожиданный источник. В первые дни, проведенные в железнодорожном туннеле, непредсказуемость и одержимость Эфа росли, и все это явно усилилось, стоило им выйти на поверхность. Нора же, видя изменения, стала все больше полагаться на Фета, доверяться крысолову, давать утешение ему и искать утешения у него. Со временем Фет научился отвечать ей. Он восхищался твердостью Норы перед лицом непосильного отчаяния. Многие другие были подавлены безнадежностью, сходили с ума или же, как Эф, позволяли отчаянию изменить себя. Нора Мартинес явно разглядела что-то в Фете (может быть, то же, что разглядел в нем старый профессор): врожденное благородство, более свойственное вьючному животному, чем человеку, и что-то еще, о чем даже сам Фет до недавнего времени не подозревал. И если это его свойство (стойкость, решимость, безжалостность — что уж там это было) привлекало Нору в таких чрезвычайных обстоятельствах, то и сам он изменялся к лучшему.

Из уважения к Эфу он противился их связи, пытаясь игнорировать чувства — и свои, и Норы. Но взаимное притяжение стало теперь явным. В последний день, перед тем как уйти в плавание, Фет прикоснулся ногой к ноге Норы. По современным меркам этот жест ничего не значил, но только не для Фета. Он был человеком крупным, но остро чувствовал свое личное пространство. Он никогда не искал и не допускал его нарушения. Он держался от всех на расстоянии, и почти любое прикосновение вызывало у него чувство крайней неловкости, но, когда к его ноге прижалась коленка Норы, сердце Фета учащенно забилось. Забилось в надежде, когда его вдруг осенило: «Она не отдернула ногу. Не отстранилась…»

Нора просила его быть осторожным, не лезть на рожон, и в ее глазах стояли слезы. Искренние слезы. Она долго смотрела ему вслед.

Никто никогда прежде не плакал, расставаясь с Фетом.

Манхэттен

Эф направлялся в центр города на седьмом экспрессе, зацепившись с наружной стороны. Покачиваясь на эстакаде в такт движениям поезда, он прилип к заднему левому углу последнего вагона метро. Правая нога стояла на ступеньке, пальцы вцепились в оконные рамы. Ветер и черный дождь хлестали полы его угольно-серого плаща, голова в капюшоне была прижата к обшивке вагона, глаза смотрели на наплечные ремни оружейной сумки.

Прежде, опасаясь обнаружения, на подножках поездов ездили осваивавшие подземку в районе Манхэттена вампиры. За окном, под выгнутую раму которого Эф подсунул пальцы, он видел людей, покачивающихся на сиденьях в одном ритме с поездом. Безразличные взгляды, лица без всякого выражения — абсолютно показательная сценка. Долго он не решался посмотреть: будь в вагоне стригои, они, с их природной способностью видеть в темноте, могли бы засечь его, что грозило встречей с неприятной компанией на следующей остановке. Эф все еще был в розыске, его фото висели в почтовых отделениях и полицейских участках по всему городу; сюжеты о том, как он убил Элдрича Палмера (хитро смонтированные из записи его неудавшегося покушения), все еще чуть ли не каждую неделю показывали по телевизору, чтобы бдительное население не забывало черты его лица.

Поездки на метро требовали навыков, которые со временем и по необходимости приобрел Эф. Во всех туннелях без исключения была повышенная влажность, здесь пахло озоном и старой смазкой; драная, грязная одежда служила идеальным камуфляжем, как в визуальном, так и в обонятельном плане. Чтобы прицепиться к заднему вагону поезда, требовались сноровка и точный расчет, и Эф прекрасно освоил эту науку. Мальчишкой в Сан-Франциско он чуть не каждый день ездил в школу на подножках трамвая, запрыгнуть куда нужно было в точно рассчитанный момент. Поспешишь — и тебя увидят; промедлишь — и тебя поволочет за трамваем, на всю жизнь накувыркаешься.

Ему и в подземке доводилось срываться, обычно в нетрезвом виде. Как-то раз, когда поезд делал поворот под Тремонт-авеню, Эф плохо рассчитал прыжок, потерял опору под ногами и какое-то время тащился за поездом, цепляясь руками и судорожно перебирая ногами, пока не сумел перекатиться на бок, сломав при этом два ребра и вывихнув плечо: кость издала легкий щелчок, когда он ударился о стальные рельсы соседнего пути. Эф едва не попал под встречный поезд — успел укрыться в служебной нише, где пахло мочой и валялись старые газеты. Он сам вправил себе сустав, но травма все же беспокоила его по ночам. Повернувшись во сне на это плечо, он просыпался от мучительной боли.