Читать книгу "Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы - Элла Вашкевич"

— Слонов, к твоему сведению, несколько в иных социальных кругах останавливали, — нравоучительно сообщил Бес. — А тут — девушка из приличной интеллигентной семьи. Она и избу-то крестьянскую наверняка только на картинке в книжке видела. И мужчины в ее окружении были соответствующие. Наверняка она им казалась нескладной и слишком… хм… габаритной.

— Между прочим, ее сестра, которая считалась красавицей, еще повыше, чем она сама, — заметил психолог. — Так что насчет миниатюрности можно поспорить.

— У сестры черты лица помягче, — сказал Бес, пощелкивая когтем по фотографии. — Вот ее можно легко представить замужней дамой определенного круга. А твоя протеже… не тянет, я бы сказал, не тянет.

— Да ну? — Психолог внезапно рассердился, схватил книгу, резко зашелестел страницами. — А что скажешь на воспоминания современников? Не тех, кто знал ее уже знаменитой и старой, а тех, кто видел ее молодой.

— Ну и что они там видели? — Бес скучающе зевнул, прикрыв дипломатично зубастую пасть ладошкой.

— А вот! — Психолог звонко хлопнул по раскрытой книге. — «Очаровательная жгучая брюнетка, одета роскошно и ярко, тонкая фигурка утопает в кринолине и волнах декольтированного платья. Она напоминает маленькую сверкающую колибри…» Ты понял? Маленькая сверкающая колибри! А ты говоришь — габариты не те…

— Да ведь это писал какой-то провинциальный театральный критик в те времена, когда твоя протеже начинала свою театральную карьеру. А что взять с провинции? Их дело — реклама. А уж насколько она соответствует действительности… — Бес пренебрежительно отмахнулся, будто гонял назойливую муху.

— Реклама рекламой, но ведь в первом ее театральном контракте русским по белому указано амплуа. Угадай какое! — Психолог торжествующе потряс книгой. — Героиня-кокетт! Понимаешь ты это, чудак? Героиня-кокетт! Не инженю, не характерные роли… а — героиня-кокетт!

— Можно подумать, что если ты повторишь это четыре раза, она станет писаной красавицей, — засмеялся Бес. — Напомню, что это — провинциальный театр. Может, у них не хватало молоденьких актрис. А все молоденькие девушки милы в определенных обстоятельствах, — Бес плотоядно ухмыльнулся, мелькнул раздвоенный кончик алого языка.

— Ладно, провинциальный критик, провинциальный театр… Но ведь есть и другие свидетельства, — упрямо сказал Психолог. — Да, ее не считают классической красавицей, и вряд ли с нее кто-нибудь стал писать Венеру Милосскую. Но ее называют интересной, отмечают, что глаза были необычайной красоты… Да ведь она гораздо красивее многих, кого признавали красавицами! Вот, к примеру, воспоминания Нины Сухоцкой… Уж ее-то ты не будешь обвинять в пристрастности как критика. Актриса Камерного театра, племянница Алисы Коонен… Какой ей интерес рекламировать восторженную провинциалку? Тем более, что воспоминания Сухоцкой относятся к тому времени, когда Раневская еще не выходила на сцену. Евпатория, 1910 год, то есть Раневской в то время 16 лет. Она тогда только что не молилась на Коонен, бегала за ней, как собачонка. Не удивительно, что запомнилась Сухоцкой. Не так уж часто дочери нефтепромышленников делают из актрис кумиров.

— Уговорил, Сухоцкой не было интереса рекламировать Раневскую. На сборы это никак не влияло. Хотя, может, лестное описание дочери Фельдмана могло дать какой-то бонус, — не преминул уколоть Бес. — И не забудь, что свои воспоминания о внешности провинциальной девочки Сухоцкая изложила уже тогда, когда эта девочка стала достаточно известной, да еще и была ее подругой. Так что кто знает, где истина…

— Нет, ты послушай! — упрямо наклонил голову Психолог, сердито постукивая по страницам книги. — Послушай! «Сухоцкая говорит о Фаине как об обаятельной, прекрасно, иногда несколько эксцентрично одетой молодой девушке, остроумной собеседнице, приносившей в дом атмосферу оживления и праздника. Сухоцкой Фаина казалась очень красивой, даже несмотря на неправильные черты ее лица. Огромные лучистые глаза, столь легко меняющие выражение, чудесные пышные, волнистые, каштановые, с рыжеватым отблеском волосы, прекрасный голос, неистощимое чувство юмора и, наконец, природный талант, сквозивший буквально в каждом слове Фаины, в каждом ее поступке, — все это делало ее обворожительной, привлекательной и притягивало к ней людей».

— Замечательно! — Бес зааплодировал. — Если бы из Сухоцкой не получилась актриса, то она могла бы смело идти в рекламные агенты. А еще лучше — в брачную контору. По ее описаниям женихи слетались бы стаями. Кстати, ты обратил внимание, что провинциальный журналист описывает жгучую брюнетку, а Сухоцкая — девушку с каштановыми волосами, с проблесками рыжины. Может, речь идет о разных людях? И если Сухоцкая несомненно описывает юную Раневскую, то вот насчет журналиста я бы не был так уверен.

— Да тебе ничем не угодишь! — рассердился Психолог. — В конце концов, у тебя же собственные глаза есть. И ты видишь фотографии! Не понимаю, почему ты задался целью доказать, что она была нехороша собой!

— Вот что, друг, — Бес стал серьезным. — Кто-то должен тебе это сказать, так пусть уж лучше это буду я. Ты ведешь себя крайне непрофессионально. Что ты мечешься, будто заяц, пойманный в свет фар на дороге? Рассматриваешь эти фотографии… — Бес схватил фотографическую колоду, щелкнул верхним снимком, дунул — и фотографии исчезли бесследно. — Вот ты рассуждаешь о красоте. Ломаешь голову — действительно ли твоя пациентка была некрасива. Ищешь доказательства того, что она была хороша собой. Но ведь отлично знаешь, что это неважно. Красива она была или нет — неважно, важно лишь то, во что она сама искренне верила. А верила она в свое уродство. Причем как внешнее, так и внутреннее. Так что выбрось из головы своих одноклассниц, эти примеры тут не сработают.

— Да я просто пытаюсь понять, что было на самом деле, а что является плодом ее воображения, — смущенно сказал Психолог.

— Что было? Давай я тебе покажу…

Бес негромко хлопнул в ладоши, и яичные шторы на окне приподнялись, открывая невесть откуда взявшийся экран. Резво замелькали титры на неведомом языке, откуда-то послышался негромкий зуд киноаппарата.

…В просторной светлой комнате поднимались шторки будочки кукольного театра. В креслах удобно устроились мужчина с орлиным носом и женщина романтической наружности. Рядом с ними чинно сидели дети — мальчик и девочка. Позади явно хозяйского семейства стояла прислуга: горничные в белоснежных наколках и кружевных передничках, бонна в цветастой шляпке, пожилая женщина, в мягкости черт которой сразу угадывалась няня…

На кукольную сцену выскочил Петрушка и заговорил тонким пронзительным голоском с явственным заиканием. Театральное действие началось.

Зрители не сводили глаз со сцены. В нужных местах раздавался искренний смех, аплодисменты. Когда пьеска закончилась, устроили овацию. При этом из-за театральной будочки вышла черноволосая девочка в белом кружевном платьице с бантиками в непокорно торчащих косичках. Она вспотела от возбуждения, глаза ее блестели. Девочка чуть не плакала от счастья. Зрители продолжали восторженно аплодировать. Девочка неловко раскланялась и убежала обратно за будочку. Аплодисменты не утихали, а глава семейства даже поднялся и аплодировал стоя…