Читать книгу "Я сбил целый авиаполк. Мемуары финского аса - Эйно Антеро Луукканен"

Большинство разговоров в столовой крутилось вокруг нескольких боев, в которых мы участвовали до того, как началась буря, которая временно приостановила воздушную войну. Мы сравнивали наш опыт и вырабатывали тактику, которую следует испытать, когда возобновятся полеты. Мы теперь лучше представляли, с чем нам придется столкнуться, потому что умные люди сообщили, что русские сосредоточили против Финляндии около 800 бомбардировщиков. Чтобы противостоять этой армаде, мы могли собрать едва сотню исправных самолетов различных типов. В это число входили такие древности, как «Рипон» и «Бульдог», которые, с учетом их характеристик, были практически бесполезны. Туманные, унылые, снежные дни тянулись монотонной чередой, единственным утешением было то, что эта погода в равной степени мешала и полетам русских. По радиосообщениям и газетным статьям мы внимательно следили за героическим сопротивлением финской армии огромным силам русских. Она медленно отступала, но не более чем на один шаг. Из-за погоды мы были бессильны помочь своей стране.

18 декабря снег наконец перестал падать, и установились морозы. Низко в небе висели набрякшие снегом плотные тучи, а на земле лежал такой толстый снежный ковер, что нам пришлось сменить на самолетах колеса на лыжи. Незадолго до 11.00 береговая батарея в Сааренпяя возле крепости Койвисто сообщила, что в небе болтается русский самолет, который корректирует огонь кораблей. Мое звено было немедленно отправлено с приказом перехватить и уничтожить этот самолет, поэтому мы с Иллу Ютилайненом вылетели на задание.

Так как тучи шли очень низко, мы были вынуждены лететь на высоте около 100 метров, уже через 30 минут показался залив, и мы оказались над Сааренпяя. И никаких следов самолета-корректировщика. Мы тщательно осмотрели район, однако наш противник, вероятно, ускользнул в тучи. Мы летели над восточной частью острова, когда внезапно под брюхом моего «фоккера» прогремел взрыв. Я невольно вскрикнул, так как самолет едва не свалился на крыло, но тут же выпрямился! Иллу как ни в чем не бывало летел рядом. Я резко повернулся и посмотрел назад. Длинная тонкая струя топлива тащилась за моим «фоккером». Мой топливный бак был пробит огнем с земли.

Приказав Иллу продолжать поиски русских самолетов, я повернул назад, надеясь успеть долететь до аэродрома, прежде чем кончится топливо. К счастью, опасности пожара не было. Мне предстояло пролететь около 90 километров на малой высоте над местностью, совершенно не подходящей для вынужденной посадки. Вдобавок я понятия не имел, насколько быстро пустеет мой топливный бак. Я знал только, что мой D. XXI имеет неубирающееся шасси, а потому не самый подходящий самолет для вынужденной посадки, особенно в лесистой местности. Лишь немногие пилоты, совершившие подобную попытку, могли потом об этом рассказать.

Я летел по прямой с максимальной крейсерской скоростью, пытаясь одновременно и сократить потерю топлива через пробоину, и пролететь как можно больше. Я пролетел над маленькими хуторами Йоханнес, Саймио и Таммисуу, не отрывая взгляда от приборной доски. Я тщательно вслушивался в рокот мотора, дергаясь при каждом изменении тональности, несколько раз мое сердце замирало, когда мне казалось, что мотор встал. Прошли 13 минут, и я пролетел полпути. Я пересек железную дорогу Виипури – Антреа и находился чуть южнее станции Кавантсаари, когда случилось то, чего я боялся. Мотор «Меркюри» задергался, чихнул пару раз, умолк, но потом все-таки заработал. Топливо у меня почти закончилось. Мой «фоккер» медленно шел вниз, и у меня не оставалось иного выбора, кроме как спешно искать подходящее место для вынужденной посадки. К счастью, впереди уже не было леса, но местность все равно не выглядела подходящей. У меня не оставалось другого выхода, приходилось садиться на вспаханное поле, пересеченное дренажными канавами и окаймленное проводами электропередачи.

К этому времени я уже летел на высоте около 150 метров, и возможности найти более удобное место уже не оставалось. Мотор чихнул еще раз и окончательно умолк. Я приближался к полю, полого планируя, но все мои расчеты нарушила телефонная линия, внезапно возникшая прямо передо мной. Я был вынужден резко опустить нос «фоккера», чтобы проскочить под ней. Лыжи ударились о землю со страшным треском, так что у меня все кости забренчали, а привязные ремни больно врезались в плечи. Самолет подскочил, пролетел пару десятков метров, а затем снова с треском рухнул на землю. С помощью руля я отчаянно пытался заставить самолет скользить по прямой, однако он подпрыгивал и вилял на занесенных снегом бороздах и канавах. Он слушался меня ничуть не больше, чем необъезженная лошадь.

Наконец самолет начал понемногу замедлять свои беспорядочные метания по полю. Руль больше не действовал, и нос истребителя уткнулся в глубокую ирригационную канаву. Внезапно воцарилась тишина. Крылья «фоккера» уткнулись в канаву, а хвост задрался в небо. Я висел на привязных ремнях на высоте три метра над землей и боялся пошевелиться, чтобы не нарушить неустойчивое равновесие самолета, который мог опрокинуться на спину и похоронить меня под собой. Едва дыша, я аккуратно расстегнул замки и осторожно выбрался из кабины, после чего спрыгнул на землю.

Немного оправившись, я уселся на парашютную сумку на краю канавы и попытался оценить положение. Рядом со мной стоял «на попа» мой тяжело поврежденный D. XXI. С трудом верилось, что мой верный друг, который принес первую победу финским ВВС, закончит свою карьеру в столь бесславной позе, сунувшись носом в канаву. И словно мало было унижений, так, судя по всему, роковая пуля, которая послужила причиной всех несчастий, вовсе не была отлита на уральских заводах. Ее почти наверняка выпустили те самые солдаты, от которых я должен был отогнать русский самолет-корректировщик.

Мою «посадку» наверняка видели из ближайших домов, поэтому, пока я сидел и курил, двое мужчин с дробовиками начали осторожно подкрадываться ко мне. Скорее всего, они не заметили синюю свастику на моем самолете и решили, что я русский, вознамерившись взять меня в плен или вообще отправить в ад. Я сообразил, что следовало бы поскорее обозначить свою национальность, пока они не принялись палить из дробовиков, и поспешно крикнул: «Hyvää Päivää!» Это означало: «Добрый день!» Когда они поняли, что мы говорим на одном языке, то опустили свои ружья и подбежали ко мне, чтобы помочь. Я в последний раз взглянул на свой «фоккер». Хотя некоторое время спустя он снова поднялся в воздух, было ясно, что самолету придется задержаться на заводе в Тампере. Винт разлетелся в щепки, левую консоль требовалось заменить, шасси было серьезно повреждено, и один бог знал, какой еще ремонт потребуется. Поэтому я забросил парашют на плечо и вместе с сопровождающими направился к ближайшему дому. Позвонив на базу, чтобы сообщить о своем несчастье, я уселся вместе с хозяевами пить кофе. Мы говорили о войне, пока не прибыл автомобиль, чтобы отвезти меня обратно в Иммола.

Потеря моего D. XXI была серьезным ударом для третьего звена. Мы уже потеряли два D. XXI двух пилотов второго звена, которое действовало из Суур-Мерийоки. Оба были прекрасными пилотами: младший лейтенант Пекка Кокко, который позднее погиб в авиакатастрофе во время Войны-Продолжения, и сержант Лаури Ниссинен, который погиб 17 июля 1944 года, когда падающий самолет врезался в его истребитель, летящий на малой высоте. Теперь, после потери моего самолета, наши силы сократились до 5 самолетов и 6 пилотов.