Читать книгу "Битва за Москву. Полная хроника - 203 дня - Андрей Сульдин"

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем Председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба – в г. Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить… произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)». В Москве из всего Генштаба останется небольшая оперативная группа во главе с Александром Василевским. Сталин предложит членам Политбюро выехать из Москвы в тот же день, а сам вознамерится уехать утром 16. Но по предложению Анастаса Микояна будет решено, что Политбюро выедет только вместе со Сталиным. Микоян напишет в воспоминаниях: «Запомнился разговор с Л.М. Кагановичем. Когда мы вместе спускались в лифте, он сказал фразу, которая меня просто огорошила: «Слушай, когда будете ночью уезжать, то, пожалуйста, скажите мне, чтобы я не застрял здесь». Я ответил: «О чем ты говоришь? Я же сказал, что ночью не уеду. Мы поедем со Сталиным завтра, а ты уедешь со своим наркоматом».

Начальник одного из отделов метрополитена С.Е.Теплов вместе с начальником метрополитена был вызван в Наркомат путей сообщения. «В наркомате мы увидели нечто невероятное: двери раскрыты, суетятся люди, выносят кипы бумаг, одним словом, паника. Нас принял нарком, Л.М. Каганович. Он был, как никогда, возбужден, отдавал налево и направо приказания. И вот от человека, чье имя носил тогда Московский метрополитен…, услышали: «Метрополитен закрыть. Подготовить за 3 часа предложения по его уничтожению, разрушить объекты любым способом». Приказывалось поезда с людьми эвакуировать в Андижан. Что нельзя эвакуировать – сломать, уничтожить… Нарком сказал, что Москву могут захватить внезапно». Метро не взорвут, но кое-какие объекты успеют взорвать, в частности, мачту радиостанции имени Коминтерна. Старший машинист московской электростанции Н.Фирсов получит задание взорвать ее, но откажется это сделать. Его немедленно расстреляют как пособника германского фашизма.

Активным сторонником эвакуации из Москвы был Лаврентий Берия, всячески нагнетавший обстановку. Во второй половине дня он вызвал к себе первого секретаря МК и МГК партии Александра Щербакова и второго секретаря МГК Георгия Попова. «Когда мы вошли в кабинет Берия, в здании на площади Дзержинского, – вспомнит потом Попов, – то Берия встал и сказал: «Немецкие танки в Одинцове (дачное место в 25 километрах от Москвы. – Ред.)». Попов утром того же дня был в Одинцове, но не видел никаких танков. Но разве было можно возразить Лаврентию Павловичу? А Берия далее продолжил: «Есть решение ГКО сегодня начать минировать заводы, телеграф, метро. Вы готовы?» В ответ на это Попов сказал: «Вначале надо вывести всех рабочих с заводов, а затем уже минировать. А то сами своих людей переколотим». Более того, по свидетельствам очевидцев, Берия 19 октября будет настаивать на сдаче Москвы немцам.

По решению собрания партийного актива Москвы, состоявшегося 13 октября, были созданы московские городские подпольные организации ВКП(б) и ВЛКСМ. Сохранился отчет подпольной организации ВЛКСМ этих дней. Боясь, видимо, чтобы документ не попал в чужие руки, автор отчета не назвал ни одной фамилии, не уточнил, о каких райкомах идет речь. Но документ прекрасно передает обстановку тех дней: «15 октября, утро. Райкому комсомола дана директива подготовить документы для отправки. Некоторые уничтожить. Аппарат райкома вооружили пистолетами. Ящики гранат и бутылки с горючим заносятся в подвалы… Вечер. Предложено эвакуировать аппарат райкома, предварительно выдав работникам деньги, продукты питания. На устах фраза: «Надо сохранить работников путем выезда из Москвы». Работники категорически отказались выезжать. Дайте нам оружие, укажите место боя, мы не поедем. Все остались… В райкоме много актива. Молодежь просит вооружить, послать на фронт. Желающих заносят в списке и предлагают быть каждому на своем месте до получения команды… Зашла группа родителей, они беспокоятся: где их ребята, посланные в июле на трудфронт под Смоленском?.. К секретарю райкома (Фамилия не названа – Ред.) пришли секретарь парткома и комсомольской организации (какого-то института, его названия в отчете нет – Ред.). Как быть с профессурой, студентами? Директор института по приказу сегодня ночью выехал из Москвы. Ушли в райком партии… Секретарь (райкома партии; фамилия не названа. – Ред.) взволнован, беспокойный и злой. Не выслушивает, не советует. Просто требует оставления его: идите и делайте, что хотите. Выгнал. Ушли недовольные и неудовлетворенные. Что делается – непонятно. И это секретарь райкома?!» Зачем в отчете идет рассказ о том, как секретарь райкома ВЛКСМ поехал за указаниями в райком партии, и его оттуда выставили: у секретаря райкома шло совещание директоров заводов. Тогда секретарь райкома ВЛКСМ отправился в райисполком, где секретарша сказала ему, что председатель райисполкома (фамилия не названа. – Ред.) хочет попроситься у секретаря райкома партии выехать из Москвы, но не решается с ним заговорить. Вечером на райком ВЛКСМ обрушилась лавина звонков комсомольцев с заводов и предприятий: все говорили, что рабочим велено покинуть заводы. Комсомольские работники, не имея никакой информации, всем отвечали, что это – провокация, продолжайте работать. Уже поздно вечером секретарь райкома ВЛКСМ вновь побежал за советом в райком партии: «Взволнованно рассказывает о сообщениях. «Не кипятись! Так надо», – успокаивает секретарь райкома партии. «Как «так надо”? Почему?” – «Решение МК… Ясно?” – «Ничего не ясно. Что это делается?»

Прифронтовая Москва готовится к зиме. На улице Горького сложены дрова.

Литератор Мария Белкина, уезжавшая в этот день в эвакуацию с Казанского вокзала, вспоминала: «Уезжали актеры, писатели, киношники: Эйзенштейн, Пудовкин, Любовь Орлова… Все пробегали мимо, торопились, кто-то плакал, то кого-то искал, кого-то окликал… Подкатывали шикарные лаковые лимузины с иностранными флажками – дипломатический корпус покидал Москву. И кто-то из знакомых на ходу успел мне шепнуть: правительство эвакуируется, Калинина видели в вагоне!.. А я стояла под мокрым, липким снегом, который все сыпал и сыпал, застилая все густой пеленой, закрывая от меня последнее видение живой Москвы. Стояла в луже в промокших башмачках, в тяжелой намокшей шубе, держа на руках /месячного/ сына, завернутого в белую козью шкурку, стояла в полном оцепенении, отупении, посреди горы наваленных на тротуаре чьих-то чужих и своих чемоданов…»

Илья Эренбург так описывал свой отъезд: «К середине октября в нашем доме на Лаврушинском (дом, где жили в основном писатели. – Ред.) мало кто остался. Я не хотел уезжать. Вдруг позвонил Евгений Петров: приказ Щербакова эвакуировать Информбюро и группу писателей, которая при нем состоит… Щербаков был секретарь ЦК, и спорить с ним не приходилось. На Казанском вокзале происходило бог весть что. Впрочем, чума – повсюду чума, а я уже видел Барселону и Париж. У меня пропал ручной чемоданчик с рукописью последней части «Падения Парижа». Потом я огорчался, а тогда думал о чем угодно, только не о литературе, горевал, что пропала бритва, – как я буду бриться?.. Повезли нас в пригородном вагоне; было очень тесно – трудно повернуться, а ехали мы до Куйбышева 5 дней. Состав был длинный; в спальном вагоне разместились дипломаты, в другом вагоне – работники Коминтерна (среди них Долорес Ибаррури, Раймонда Гюйо). На остановках дипломаты штурмовали буфеты. Жена Ярославского (Емельян Ярославский – партийный деятель, академик, автор статей и книг о Сталине. – Ред.), глядя на неубранный хлеб, то плакала, то ругалась…»