Читать книгу "Ломоносов. Всероссийский человек - Валерий Шубинский"

Дальше путь шел в Колу (Кольский острог). В деревянной (построенной в основном из топляка, обильно сносимого морской волной к северным берегам) крепости в глубине Кольской губы, между устьями рек Кола и Тулома, стоял гарнизон в 500 человек. Кругом простирались скалистые тундры и лесотундры, богатые грибами и ягодами, но никем никогда не паханные. (Хотя зима на Мурмане из-за Гольфстрима заметно теплее, чем на Двине, а Баренцево море вообще не замерзает, — прохладное и недолгое лето, а главное, каменистые почвы делают хлебопашество невозможным.) Жители Колы держали коров, но кормили их тресковыми головами, смешанными с отрубями, — из-за чего молоко приобретало отвратительный для непривычного человека вкус.

Рядом с Колой находился Кольский Печенгский монастырь. История его такова: в 1532 году отшельники Митрофан и Феодор основали на реке Печенге, у нынешней норвежской границы, обитель. Насельниками ее были в основном крещеные лопари. В 1590 году 116 из 120 живших там человек погибли от рук шведских разбойников. Бежавшие в Колу чудом спасшиеся монахи основали здесь, по указу Федора Иоанновича, новый монастырь, унаследовавший имя прежнего. Когда-то он процветал, но в конце XVII века начал приходить в упадок. «Чайка» завозила сюда, вероятно, не только «хлеб, рожь, овес, горох, воск, фимиам, мед, масло, крупы, конопляное масло», на которое монастырю со времен Василия Шуйского причиталось годовое содержание, но и «горячее вино», которым чернецы скрашивали несуровую, но долгую Кольскую зиму.

Отсюда Ломоносовы отправлялись, вероятно, на собственный рыбный промысел. На Мурмане, в промысловой избушке с грубым очагом-каменкой посередине проводил Михайло летние месяцы. Здесь он увидел природу совсем новую, непривычную для себя: огромные всхолмленные луга, серебристый ягель на склонах, стелющиеся ветви карликовых осин, а к западу — редкое криволесье. Здесь, где встречались рыбаки с самых разных берегов Белого моря, многое, должно быть, можно было услышать о самых отдаленных и загадочных местах: вплоть до волшебной Мангазеи, города, построенного далеко на востоке, в студеных, но богатых мехом и пухом странах — построенного, а потом погибшего…[7](Там, в Сибири, сталкивались друг с другом свободные русские северяне-поморы и свободные южане-казаки, разделенные в обычной жизни тысячами верст рабства. Точнее, самые дерзкие и бесшабашные из тех и других.) Рассказывали, конечно, и про китовую ловлю, и про страшные ледяные горы, плавающие в морях. И про мореходов из западных стран — «норвегов», голландцев, англичан.

Здесь, на Мурмане, юному Ломоносову приходилось встречаться и с коренными жителями этих мест. Они вызывали у него снисходительную усмешку. В своей работе «О сохранении и размножении российского народа» он пишет, доказывая важность мясного питания: «Проживают и лопари, питаясь почти одною рыбою, да посмотрите же, коль они телом велики и коль многолюдны. <…> На 700 верстах в длину, а в ширину на 300 лопарей толь мало, что и в большие солдатские поборы со всей земли по два солдата с числа душ наймают из нашего народа, затем, что из них весьма редко, чтобы кто и по малой мере в солдаты сгодился». В замечаниях на «Историю Российской Империи при Петре Великом» Вольтера он развивает эту тему: «Лопари отнюдь не черны и с финнами одного поколения, равно как и с корелами и многими сибирскими народами. <…>

А отличаются лопари только скудостью возраста и слабостью сил, затем что мясо и хлеб едят редко, питаясь одною почти рыбою. Я, будучи лет 14, побарывал и перетягивал тридцатилетних сильных лопарей. Лопарки хотя летом, когда солнце не заходит, весьма загорают, ни белил, ни румян не знают, однако мне видать их нагих случалось и белизне их дивиться, которою они самую свежую треску превосходят, свою главную и повседневную пищу».

Другой маршрут пролегал на Соловецкие острова. Соловецкий монастырь, одна из древних твердынь русского православия, переживал не лучшие времена. Основанный в 1429 году Савватием и Германом, много лет возглавлявшийся игуменом Зосимой (Зосима и Савватий вошли в число самых почитаемых русских святых), монастырь на диких северных островах достиг расцвета при игумене Филиппе (Колычеве), восемнадцать лет управлявшем им и отстроившем его в камне. В 1566 году Филипп, к которому благоволил Иван Грозный, был вызван в Москву — на митрополичий престол. Так хозяйственный монастырский предстоятель превратился в героя и мученика. Чуть ли не единственный в тогдашней России, он вслух обличал царские жестокости и нечестия — и был за это сослан в Тверской Отроч монастырь, а потом убит. Видимо, его непокорный дух передался выстроенному и прославленному им монастырю. Через столетие без малого после смерти Филиппа соловецкие старцы отказались признать реформы Никона. Монастырь стал оплотом старообрядческого сопротивления. После восьми лет осады (известной как «Соловецкое сидение») он был взят царскими войсками; десятки монахов были убиты и замучены. Это произошло в 1676 году. Спустя восемнадцать лет молодой царь Петр посетил опальный монастырь, что означало его «прощение» (с описания этого посещения начинается незавершенная ломоносовская эпопея «Петр Великий»). Но к 1720-м годам он едва начал оправляться после разгрома. Многие вожди «раскола» томились тут же, в монастыре, в его знаменитой подземной тюрьме — как и многие государственные преступники. Но их юный Ломоносов видеть не мог.

А видел он прекрасные белокаменные храмы, могучие, сложенные из ледниковых валунов стены монастыря-крепости, трудовую жизнь монахов и послушников; слышал, вероятно, рассказы о подвигах и мученичестве былых насельников. В «Петре Великом» создан величественный образ монастыря:

Уже на западе восточными лучами

Открылся освещен с высокими верьхами

Пречудных стен округ из диких камней град,

Где вольны пленники, спасайся, сидят,

От мира отделясь и морем и святыней,

Пример отеческих от древних лет пустыней,

Лишь только лишены приятнейших плодов

От древ, что подают и пищу и покров;

Не может произвесть короткое их лето;

Снегами в протчи дни лице земли одето,

Сквозь мрак и сквозь туман, сквозь буйных ветров шум,

Восходит к небесам поющих глас и ум…

Но чуть дальше Ломоносов вспоминает и о недавних кровопролитиях, омрачивших покой обители, о Соловецком сидении:

…грубых тех невежд в надежных толь стенах

Не преклонил ни глад, ни должной казни страх.

Крепились, мнимыми прельщены чудесами,

Не двигнулись своих кровавыми струями,

Пока упрямство их унизил Божий суд…

Любопытно, что в поэме не упоминается о Филиппе Колычеве, но рассказывается легенда о пленных татарах, якобы присланных на Соловецкие острова Иваном Грозным и построивших монастырские стены. Легенда эта, не подтвержденная никакими фактами, вероятно, бытовала в монастыре, коль скоро автор «Петра Великого» припомнил ее. Помнили не человека, бросившего вызов тирану, а завоевания «великого Иоанна», и с ними пытались связать историю Соловков.