Читать книгу "Очередь - Ольга Грушина"

В коридоре висел дым. Кашляя, он пробрался в кухню. За единственным кухонным окном уже собирались мягкие голубоватые сумерки, как будто вода медленно лилась в стакан; на клеенке, в лужице маслянистого верхнего света, обветривалась куриная тушка. У плиты стояла жена, что-то помешивая в кастрюле.

— Кажется, лук немножко пережарился, — сказала она с виноватой улыбкой, подняла взгляд и застыла с половником в руке. — Ой, Сережа, напрасно ты это… мы же ничего особенного не устраиваем, просто посидим вчетвером… но ты у меня — прямо…

Склонив голову, он подтянул узел галстука и забормотал:

— Понимаешь, тут такое дело. Хотел тебе сказать: у меня в городе ответственное мероприятие, в последнюю минуту предупредили. Иван Анатольевич настаивает на моем участии. Так что празднуйте без меня.

Тихонько ахнув, она всплеснула руками. Половник с фонтаном брызг упал на пол; по стене сползла мутная слеза какой-то гущи.

Он торопливо попятился, отряхивая рукав.

— Как же так, Сережа, — сказала жена. — Я у соседки снизу кусок сыра одолжила и помидор — хотела запеканку приготовить. Все-таки, как-никак…

В кухню бесшумно и бессловесно вплыла ее мать, маленькая и царственно-прямая. У них на глазах, грациозно лавируя среди хаоса кастрюль и сковородок, она налила чаю в фарфоровую чашку с тонкой золотой каемкой, из которой никому, кроме нее, пить не дозволялось, и ускользнула к себе — только в ушах сверкнули ее неизменные бриллианты.

Когда в коридоре с подчеркнуто деликатным щелчком закрылась дверь, он выдохнул и произнес, избегая смотреть жене в глаза:

— Мне пора. Опаздываю.

Она вышла за ним в прихожую и постояла рядом, пока он завязывал шнурки.

— Инструмент не забудь, — сказала она и добавила с жалкой улыбкой: — До встречи в новом году!

Ему вспомнились переливы ее смеха, по-детски легкие, с прелестными завитушками щебета на концах — это было в самом начале, много лет назад… У него сжалось сердце. Подергав для верности шнурки, он выпрямился и рванул на себя дверь.

— С наступающим, — выговорил он с порога.

Возможно, она что-то ответила, но он уже сбежал по ступеням.

Над безлюдными улицами светились посиневшие от холода нимбы только что зажженных фонарей. Как по заказу, подошел троллейбус; проявив недюжинную ловкость, он затащил громоздкий футляр в салон и стал смотреть из дребезжащего, сквозистого, желтушно освещенного нутра на стылые жилые дома, которые скользили назад по льду и проваливались в ночь. Монолитные и обшарпанные городские кварталы по мере приближения к центру становились все ярче и разнообразнее; пастельных тонов фасады, свидетели далеких, сонных эпох, похвалялись легкомысленными балкончиками и пухлыми кариатидами. В конце концов Сергея извергло на тротуар перед внушительным желтым особняком, загнанным за два ряда строгих колонн; в ворота, как он заметил, уже тянулась, капля за каплей, струйка немолодых, неказисто одетых людей, согнутых неудобной ношей.

Отдав паспорт охраннику в будке, он переминался с ноги на ногу и слушал, как скрипит под ногами снег. Туфли, служившие ему второй десяток лет, поджимали.

— Проходим, — бросил охранник.

— А паспорт…

— Проходим. Паспорт — на выходе.

Взгляд охранника напоминал затянувшуюся коду.

Помедлив, он вошел.

На какое-то мгновение его ослепил блеск мрамора и хрусталя, полыхнувший впереди, сквозь ряд дверей, в зеркалах огромного зала; но его уже подталкивали к тесной комнатушке без окон, точь-в-точь похожей на те, в которых привычно текла его жизнь. Личный досмотр был профессиональным и унизительным. Затем его погнали глухим коридором, вниз по служебной лестнице — и в очередную комнату без окон, где, неловко подпирая стены, ожидали своей участи ему подобные; кругом холодно поблескивали духовые, томились в своих черных гробиках струнные; в углу он заметил Святослава, который выглядел каким-то осунувшимся рядом со своими крутобокими барабанами.

В помещении было только одно кресло — у конторского стола, на котором громоздились папки; в кресле развалился прилизанный франт, одетый куда шикарнее, чем Сергей. Он вещал. Весь на нервах, Сергей не вникал в смысл его речи — что-то насчет великой чести представлять социалистическое государство в этом оплоте иностранной державы, насчет доверия, оказанного им страной, — и оглядывал комнату; кивнул паре знакомых, поудобнее взял тубу. Обручальное кольцо громко и гулко звякнуло о металл, и Сергея тут же просверлил свинцовый взгляд прилизанного.

— Категорически воспрещается, повторяю, категорически воспрещается устанавливать зрительный или любой другой контакт с кем бы то ни было из присутствующих, — отчеканил он, вперившись в Сергея плоскими, тусклыми глазами. — Естественно, нет нужды напоминать, что в ходе данного мероприятия и после его окончания все до единого будут находиться под наблюдением.

С тонкой, зловещей улыбочкой он медленно подался вперед и постучал костяшками пальцев по стопке папок. От сухого картонного шороха Сергея прошиб пот, как от злостного скрежета гвоздя по стеклу.

В комнате наступила полная тишина.

— Свободны, — объявил тот и со скучающим видом потянулся к ящику стола.

За порогом Сергей исподтишка оглянулся.

Прилизанный подстригал ногти.

Очередной коридор, в котором отдавались шаги незримых часовых, вроде бы марширующих им навстречу, но так и не достигающих цели, привел их еще на один уровень ниже, в цокольный этаж, где уже собрались остальные оркестранты, человек двадцать. Среди них прохаживался распорядитель в роскошном смокинге и раздавал ноты. Затаив дыхание, Сергей следил глазами за хозяйскими передвижениями смокинга из конца в конец подвального помещения. Наконец и он получил пачку своих страниц, и тут же в груди у него пронесся быстрый, свежий, упоительный вихрь предвкушения, разом очищая его от страха. Все, кого рекомендовали для подобных мероприятий, давали расписку о неразглашении репертуара и обстоятельств выступления, но среди оглушительной какофонии утомительных демонстраций до него доходили слухи, точнее, недомолвки вполголоса, полунамеки на полет, на дерзновение, но этой малости было достаточно, чтобы убедить его, что музыка по ту сторону не имела ничего общего с помпезной лабудой, которая изо дня в день затапливала его легкие; этой малости было достаточно, чтобы он понадеялся сегодня вечером прикоснуться к чему-то настоящему, особенному, ради чего стоило часами, годами репетировать и терпеть, когда соседка снизу стучала ему в пол шваброй, когда сын захлопывал дверь к себе в комнату, а жена скользила на цыпочках, растирая головную боль в висках, старательно отводя в сторону свой угасший, измученный взгляд…

— Придем за вами около девяти. По нашим расчетам, времени у вас достаточно, — объявил с порога распорядитель в смокинге и затворил снаружи обитую железом дверь.

Сергей даже не придал значения тому, что в замочной скважине со скрежетом повернулся ключ. Нетерпеливо, неуклюже он схватил партитуру, пробежал глазами первую страницу, вторую, затем поднес ноты поближе к глазам — свет в подвале горел вполнакала. Прошло какое-то время. Когда кровь перестала стучать у него в висках, он услышал тихий клекот водопроводных труб где-то за стенкой, мерный ритм капающей из забытого крана воды, сопение тучного тромбониста у себя за спиной. Перевернув страницу, он хмуро просмотрел следующий номер и затосковал от предчувствия пустоты, которое уже сгущалось в горькое разочарование.