Читать книгу "Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб"

Клер

Отель, к сожалению, третьего класса. Пластиковая мебель, искусственные растения, темные дешевые двери. Бронировала, как всегда, Нора, я предупредила ее, что мне цена безразлична, но, в конце концов, она платит за двоих.

С самого начала Нора взяла на себя все расходы Додо, которая едва ли могла тогда наскрести лишний пфенниг. Додо об этом, естественно, не сообщили, иначе она ни за что бы не согласилась. Для Норы это путешествие втроем тогда приобрело огромную важность как доказательство ее, так сказать, окончательного примирения с Додо. В общем, она попросила меня сказать Додо, что это я ее приглашаю. Так оно и повелось. Я делаю вид, что плачу за Додо, хотя на самом деле это делает Нора. Мне не нравится эта игра, и Нора в курсе этого, но она опять меня убедила. Все-таки я думаю, что по сравнению с враньем Додо ее обман все-таки довольно безобидный и даже добрый.

Нас запихнули на четвертый этаж, моя комната оказалась маленькой, меблированной самым необходимым и в самом что ни на есть мещанском вкусе. Но, по крайней мере, она теплая. Единственная проблема — постельное белье в крупную клетку, я не могу на таком спать. Позвоню на ресепшен, должно же в этом отеле найтись однотонное белье, я готова заплатить за это любые деньги. Потому что не хочу рисковать, не хочу, чтобы такая мелочь испортила мне настроение.

Когда мы ехали на такси от вокзала к отелю, тесно прижавшись друг к другу на заднем сиденье, мне снова вспомнился день рождения Додо, когда ей исполнилось одиннадцать лет, и я смягчилась и расслабилась. Может быть, я так люблю вспоминать о том празднике еще и потому, что до моего позора тогда оставалось всего несколько недель и тот день стал для меня символом беззаботности и добра, — я не знаю.

Ровно две недели, как мы жили в Пиннеберге, и моя дружба с Додо и Норой, естественно, только начиналась, мы еще побаивались друг дружку. Я помню, как обрадовалась, когда Додо меня пригласила, помню и их реакцию — Старика и Сюзанны — восторга они не выразили. «К маленькой Шульц? С ночевкой?» Это был первый и на долгие годы последний раз, когда я ночевала не дома, но тогда я об этом еще не догадывалась.

Приглашены были только я и Нора, больше девочек при всем желании в тесной комнате Додо не поместилось бы. Фрау Шульц положила для нас на пол матрацы, Додо тоже спала не в своей кровати, а легла рядом с нами. До этого я была на многих днях рождения, с тортами, битьем горшков, бегом в мешках, но вечеринка у Додо — это было нечто особенное.

После обеда мы поехали в Гамбург, в кино, вместе с мамой Додо. «Каникулы монсеньора Юло», глупость и дрянь, как сказал бы, возможно, Старик. Додо с большим удовольствием пошла бы на «Easy Rider»[4]он как раз шел тогда, и в классе много о нем говорили. Додо находила Питера Фонду улетным, его фото долго висело у нее над кроватью, наверное, из Нориного «Браво», но детей на этот фильм не пускали. Я была тогда в кино в третий раз, у Норы едва ли было больше опыта по этой части, зато она с родителями каждый год ездила в Гамбург на рождественские елки.

Нам было так весело в кино, мы могли до бесконечности гоготать над проделками потешного тощего человечка. На маму Додо на обратном пути напала икота. У них дома нас ждала самодельная пицца, у нас на севере по тем временам — экзотика, и еще сладкий лимонад, а на десерт — три разных сорта мороженого «Пища богов» — зеленое, красное и желтое, ничего из этого Сюзанна никогда мне не позволяла, а когда около половины одиннадцатого мы пошли спать, то утащили с собой еще тарелку арахиса и целую коробку кошачьих язычков, чтобы продолжить пиршество в постели, и не чистили зубы в тот вечер. На коробке были изображены три кошки с шарфиками на шеях — розовым, голубым и желтым. Две из них сидели, нежно прижавшись друг к другу, а третья пристроилась рядом и умывалась. И Нора сказала: «Это я, это ты, а это ты». И я была та, которая умывалась.

Додо получила в подарок от мамы транзистор, и он играл весь вечер, даже когда мы ели. Фрау Шульц подпевала, она знала все песни и совершенно ошеломила меня, потому что ни капли не походила на Сюзанну или фрау Тидьен. Когда она уронила стакан, то воскликнула: «Блин!» Нора и я переглянулись и испугались, но ни Додо, ни ее брат никак не прореагировали на это слово, очевидно, у них оно было в ходу.

Транзистор мы потом взяли в комнату Додо, и, когда зазвучал медленный шлягер, Додо устроила нам большое шоу. Массажная щетка служила ей микрофоном, она танцевала и пела, прижимая к груди подушку и покрывая ее поцелуями. Нора и я сидели на матрацах в ночных сорочках и так смеялись, что роняли изо рта кошачьи язычки.

Потом мы, топоча как слоны, кружились по матрацам, подбрасывали вверх арахис и ловили его ртом. Я чуть не подавилась, потому что не могла прекратить смеяться. Никогда еще в жизни мне не было так весело. Весь день получился таким беззаботным, таким классным, я хохотала и хохотала, не в силах остановиться и едва не задыхаясь от хохота. Они начали барабанить мне по спине, мы клубком повалились на ковер и завизжали, потому что рухнули прямо на арахисовую кожуру. И никто не пришел, и не стал нас ругать, и не ворчал, что уже поздно.

Позже мы улеглись рядком. Они положили меня в середину, и мы решили, что не станем спать до полуночи. Мы говорили о мальчиках из нашего класса, какой из них самый лучший. Нора обижалась, когда Додо кричала: «Ты выйдешь за Пикеллотти!» — а меня снова охватывал приступ хохота.

Мне было непривычно лежать так тесно зажатой между ними обеими, но я находила это восхитительным, и мне было комфортно и уютно. Наверное, я уснула первой, во всяком случае, так утверждала Додо наутро, когда мы в перемазанной шоколадом постели поедали хлеб с вареньем и делили последний арахис, а транзистор играл снова.

Когда Нора спросила, можно ли ей взять коробку из-под кошачьих язычков, потому что ей очень понравились кошечки, Додо ответила не сразу. Конечно, она охотно оставила бы коробку себе, я и сама бы от нее не отказалась, но никогда не осмелилась бы об этом попросить. Кроме того, там еще лежало последнее печенье, потому что вечером мы поделили все, а одно осталась. Нора заметила, что Додо медлит. Тогда она согнула руку, закрыла лицо локтем и притворно зарыдала: «Мяу, мяу…»

Додо взяла последний кошачий язычок, дала с одного конца откусить мне, с другого — Норе, а потом запихала оставшийся жалкий кусочек себе в рот. Потом протянула Норе пустую коробку, подмигнула мне и сказала: «Теперь ей будет где хранить любовные письма Пикеллотти. Понимаешь?» И меня снова охватил приступ хохота. Кусочек кошачьего язычка растаял у меня на языке, и я восхищалась Додо, ее щедростью и тем, как она держала себя. Собственно, она поставила меня в позу победительницы. Я почувствовала себя вознесенной на пьедестал, с высоты которого наблюдала и за попрошайничеством Норы, и за болезненной жертвой Додо, но, несмотря на это, оставалась причастной к их тайне.

Мы давно знаем друг друга, об этом я думала еще в такси, когда справа чувствовала Нору, а слева Додо, мы мчались по чужому городу и обменивались ничего не значащими фразами: «Гляди, гляди-ка!» или «Ты когда-нибудь видела нечто подобное?». Или: «Ха! Китаец!» — а на поворотах валились друг на друга и нарочно напирали и хихикали. Точно так мы вели себя в детстве, в машине, когда Норина мама или Сюзанна встречали нас после школьного вечера. Мы выросли в одной атмосфере, делили так много, так много пережили вместе. Мне спокойно в их обществе, всегда, и сегодня тоже. Я знаю, что нужна им. Что они интересуются мной и понимают меня, несмотря на все мои капризы и закидоны. Потому я неожиданно решила, что могу им все рассказать. Кому, если не им.