Читать книгу "Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Вольфганг Отт"

— Не буянь, Штюве. Я имею в виду салаг.

— Ты хочешь посмотреть, как они моются, хе-хе? Однажды они побьют…

— Штюве, ты прост как задница. В этом никто не сомневается, — произнес Швальбер.

— А ты тупой пидор, — крикнул Хейне вслед боцману.

Тайхман и Штолленберг сошли на берег. Тайхман купил пачку не облагаемых налогом сигарет, а Штолленберг — трубку из корня эрики с надписью «Гарантия: настоящая эрика» и к ней три пачки табаку. Они выпили несколько бутылок пива и вернулись на борт своего судна.

— У них там пьянка, — сказал боцман Швальбер, когда они шли по сходням. — Хотите пойти на корму?

— Да, мы тоже не против выпить, — сказал Тайхман.

— Делайте что хотите, но в восемь мы уходим. Повторять не буду.

— Я думаю, мы сумеем это запомнить.

Питт, Лёбберман по прозвищу Медуза, Штюве и Остербур угощали команду.

— Эй, сосунки! Выпейте с нами, мы платим, — сказали они Тайхману и Штолленбергу. Старики начали уже задолго до них, и прежде, чем молодые набрались, Питт, Лёбберман и Штюве уже валялись под столом. К полуночи под стол сполз и Тайхман. Штолленберг уселся на пол подле него. Потом они вместе с Остербуром перенесли Тайхмана на койку, после чего Остербур опорожнился в ботинки Тайхмана.

«Надо бы это вылить, это единственное, что я могу сделать», — подумал Штолленберг, ложась спать. Его тут же закружило, как на карусели, с той только разницей, что слезть с нее не было никакой возможности и никто не брал денег.

Его разбудило рычание Тайхмана. Один ботинок был на нем, другой отскочил, когда он пытался всунуть в него ногу.

— Чья это работа? Я хочу знать, чья это работа?

— Остербура, — сказал Штолленберг, не зная еще, к чему это приведет.

Тайхман подошел к койке Остербура и мочалил его физиономию до тех пор, пока не раздался хруст костей. Остербур поначалу звал на помощь, но потом уже просто лежал и стонал. У Остербура была верхняя койка, и Тайхману пришлось бить кулаком поверху, что еще больше разозлило его.

— Эй, Ганс, остановись, ты убьешь его, — крикнул Штолленберг и слез со своей койки.

— Хватит с него, — согласился Тайхман и вылил содержимое своего ботинка на лицо Остербуру. Остербур поперхнулся, но ничего не сказал. Похоже, он был без сознания. «Если бы я только мог проблеваться, — подумал Тайхман, — я бы сделал это в ботинки Остербура».

Когда Тайхман напивался, он становился непредсказуем. Он был не из тех счастливцев, которым стоит только сунуть два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту. У него был небольшой опыт пития, до окончания школы он вообще в рот не брал спиртного. Дома ему доставался только глоток шампанского на семейных праздниках, который не оказывал на него никакого воздействия. Однако на первом же школьном пикнике он здорово набрался, и они со Штолленбергом позвонили в дверь самого ненавистного им учителя, накинули ему на голову мешок и лихо отделали. В мешке образовалась дырка, учитель их узнал, и через два дня обоих исключили из школы. По предложению Тайхмана они завербовались на рыболовецкое судно.

— Если ботинок был полон, значит, в него писал не только Остербур, — сказал Штолленберг. — Назови остальных, и я из них дух вышибу.

— Давай лучше вымоем твой ботинок, Ганс.

Они пропустили тесемку в петлю наверху ботинка и свесили его за борт.

Хорошенько его прополоскав, Штолленберг вернулся в кубрик. Тайхман остался на палубе. Он по-прежнему ничего не мог из себя выдавить, только сплевывал и все время дрожал. Затем он набрал в грудь побольше воздуху и задержал дыхание, вспоминая запах шнапса и окурков там, внизу; опять ничего. Тогда он спустился по трапу в кубрик, плюхнулся на койку и задернул занавеску. И тут шнапс начал проситься наружу. Он плотно зажал рот, но тот полез через нос.

Было уже семь, когда к кораблю на велосипеде подъехал Хейне. Под мышкой он держал коробку для пирожных, в которой были четыре ампулы, переложенные стружкой. Он приставил велосипед к причальной тумбе, осторожно поднялся с коробкой на борт и поставил ее за лебедкой. Потом пошел в матросский кубрик и разбудил Питта, Лёббермана, Штюве и Мекеля.

Они поднялись на палубу, и Хейне раздал им ампулы. Каждый из них заплатил ему по сотне марок. Это были не настоящие ампулы, а простые стеклянные трубки, в которых хранят гаванские сигары. Хейне взял их из кабинета отца.

— Думаешь, сработает? — спросил Мекель.

— Можешь не сомневаться, — заявил Хейне. — У моего дядюшки в крови столько сахара, что впору открывать кондитерскую лавку. Медкомиссия завернет тебя как диабетика. Хоть мой дядька и генерал, а из-за диабета его уволили из армии.

— Ты что, ездил в Нинштедтен?

— Да, я вам говорил, мой дядька встает рано. Я подмазал горничную, прошел в его спальню и, пока он совершал утреннюю прогулку, опустошил ночной горшок. Надо будет слегка встряхнуть ампулы, прежде чем опрокидывать их в пробирки, которые вам дадут. Только смотрите, не попадитесь.

— Об этом не беспокойся. Ну, по рукам.

— Сотня марок не так уж много за такую услугу.

— Таков был уговор, — сказал Питт.

— Тогда мне надо найти еще пару парней, чтобы покрыть расходы.

— Так не пойдет, — запротестовал Лёбберман. — Если нас будет слишком много, это вызовет подозрения.

— Ну хорошо, Медуза. Давайте скинемся еще по десятке. Теперь для нас нет никакой разницы.

— По двадцатке, — уточнил Хейне.

— Хорошо, но не больше.

«Теперь, — подумал Хейне с удовольствием, — мне не придется отдавать Доре собственную сотню». На всякий случай он попросил сто марок у отца. Он сошел на берег, оседлал велосипед и укатил прочь.

Хейне вернулся незадолго до построения на медосмотр. По пути на призывной пункт он сообщил Тайхману и Штолленбергу, что Дора получила свои пятьсот марок, и рассказал, как их добыл. Они не поверили ни единому его слову.

— Это истинная правда, — уверял Хейне. — У меня есть дядя, отец моего брата, он генерал и был уволен из армии по здоровью, из-за диабета. Он живет в Нинштедтене…

— И он любезно предложил тебе немного своей мочи?

— Вот тут-то вся загвоздка. Его болезнь подала мне идею. Конечно, я не был в Нинштедтене. Бог ты мой, да мне и в голову не пришло бы поехать в такую даль на велосипеде. Я щедро поделился с товарищами собственной мочой.

— Смотри-ка, на что ты способен ради шлюхи, — удивился Тайхман.

— Я сделал это не для нее, а так, ради хохмы. Хотелось натянуть нос этим придуркам.

— А они отделают тебя, если поумнеют.

— Я к тому времени буду уже далеко. Вчера вечером я позвонил нашему министерскому другу в Киль. Он сказал, что все сделает как надо. Он еще позвонит сегодня днем.