Читать книгу "Круговой перекресток - Елена Гайворонская"

Лидия кляла себя за то, что в гнилом вонючем бараке обижалась на Господа за то, что отнял у нее мужа и имение. Дурочка, она не понимала, насколько была счастлива, ведь ее дети, живые и здоровые, были с ней. Она была готова вернуться в барак и жить там до самой смерти в самом тесном, сыром и холодном углу, лишь бы вымолить прощение у судьбы. Каждую ночь, плотно задернув шторы, зажигала свечу, доставала единственную сохранившуюся иконку Николая Чудотворца, покровителя странствующих, истово просила о спасении Георгия и о здоровье для Маши и Петруши.

Бог внял ее молитвам. Георгий вернулся весной сорок пятого, осунувшийся, загрубелый, угрюмый, чуть прихрамывающий после ранения под Сталинградом. Медали запрятал в шкаф вместе с застиранной гимнастеркой. На расспросы отвечал неохотно, односложно, было видно, что военная тема ему не по душе. Подолгу застывал на балконе, курил тяжелый табак, устремив невидящий взгляд мимо кривых макушек хилых тополей, поржавелых крыш, долго думал о чем-то своем. Внешняя война закончилась, но осталась иная, она продолжалась в тяжелых снах. Кто заливал воспоминания водкой – транквилизатором русской души, кто искал забвения в женских объятиях, кто с головой уходил в работу. Это был трудный период, да, собственно, других в жизни Георгия и не было, так что вернее было сказать – очередной трудный период, который ему предстояло преодолеть. Георгий выжил на войне и теперь должен был заново научиться жить в мире. Тогда-то он пристрастился к шахматам. Учил старинную игру по книгам, ежедневно на деревянной доске вел собственные войны, одерживал победы и терпел поражения. Пешки превращались в ферзей, короли склоняли головы перед солдатами. Неясно, о чем он думал, томительными вечерами двигая выточенные деревянные фигурки по черно-белому полю, но всякий раз, когда партия была окончена и шахматы отправлялись на полку, обычно суровое, напряженное лицо Георгия размягчалось, исполнялось уверенности и покоя.

Страна поднималась из руин, превращалась в гигантскую непрерывную стройку. Строилось все и сразу – дома и заводы, школы и фабрики, больницы и крематории. Круглосуточно двигалось, кипело, лязгало сваями, грохотало вагонетками, гремело и гудело, восстанавливая настоящее, вмуровывая в цемент искалеченные останки прошлого, погребая их под миллионами тонн бетона, стремясь похоронить заодно и саму память, чтобы наряду с новыми зданиями родить новое будущее, поколение с девственно чистым восприятием и разумом, не отягощенным грузом прожитых лет. Война была в своей сущности разрушительна, стройка же созидательна, война порождала хаос и смерть, стройка – целостность и жизнь. Неожиданно Георгий понял: для того чтобы прекратить болезненное саморазрушение, он должен научиться созидать, начать строить.

Поступить в инженерно-строительный было нетрудно: героя войны, хорошо сдавшего экзамены, приняли, правда, слегка попеняв на «беспартийность» да указав на графу «происхождение» в метрике, где сквозь расплывшиеся чернила все же читалось: «из дворян». Георгий молча выслушал, холодно усмехнулся: перед отправкой на фронт человечек в политотделе предложил разом решить проблему, переписав свидетельство набело: кому надо выверять родословную солдата? Погибнет – никто не вспомнит. А уцелеет, да если еще героем заделается – легче будет и звание получить, и все прочее. Тогда Георгий поинтересовался угрюмо, мол, воевать он достоин с любыми «корнями», а звание и «все прочее», значит, нет? Человечек покачал головой, назвал Георгия дураком и сказал, что тот еще пожалеет об упущенной возможности. Если, конечно, вернется живым… Георгий вернулся. И ни о чем не жалел.

По окончании учебы специализировался на инженерных коммуникациях, мечтал о высотном строительстве, в Союзе не принятом и считавшемся буржуазным. Семь помпезных высоток были вы зовом Западу и вертикальным пределом советской строй-индустрии.

– Рожденный ползать летать не может, – печально шутил Георгий.

– Просто некоторые птицы могут взлететь слишком высоко, вот им и подрубают крылья, чтобы этого не случилось, – возражала Лидия.

Георгию сулили должности, льготы и привилегии, новую квартиру, дачу с соснами и персональный автомобиль. Для получения благ было необходимо одно: членство в рядах самой справедливой партии в мире. Но Георгий упорно не желал пополнять ряды строителей коммунизма. Высокое начальство уговаривало, убеждало, грозило разжалованием. Вон сестра Мария, умная женщина, чтобы не портить мужу карьеры, быстренько переписала метрики и сдала партийный минимум. Георгий выслушивал начальственные аргументы и упрямо отказывался.

– Когда меня приглашают консультировать объект, – говорил он, – никого не волнует моя партийная принадлежность. Почему же это становится так важно, когда речь заходит о переезде из коммуналки?

Быть может, Лидия Владимировна смогла бы переубедить сына, но вместо этого она поддерживала своего несговорчивого отпрыска.

– Эта власть отняла у меня дом, отца, мужа, дочь и сына, – говорила она. – Неужели мало? Я честно работала, нашла в себе силы простить то, что простить невозможно. Вырастила детей достойными людьми. Мы ничего не просим, если что-то заслужили, пусть нам это дадут безо всяких условий. А на нет и суда нет.

В конце концов начальство плюнуло и отстало от упрямого инженера. Возможно, подобные вольности другому не сошли бы с рук, но Георгий был лучшим в своем деле, и на беспартийность, равно как и на «нехорошее» происхождение, закрыли глаза. После того как он женился на девушке с «правильными» крестьянскими корнями, молоденькой малярше Евдокии, им дали квартирку на первом этаже в новой пятиэтажке, куда переселяли работяг из бараков. Чтобы любопытные прохожие не заглядывали в окна, Лидия сшила тяжелые портьеры, диссонансом смотревшиеся в тесных стенах с низким потолком, но похожие на те, которые висели когда-то в ее родовом гнезде.

Евдокия

Евдокия была очень хорошенькой, даже красивой, но не холодной, утонченной, аристократической, а броской, жизнеутверждающей крестьянской красотой: пухлые щечки с ямочками, яркий румянец, серые глаза с лукавой искоркой, крепко сбитая ладная фигурка с высокой грудью, широкими бедрами, сильными руками, привыкшими к тяжелой работе. Евдокия никогда не жаловалась и не унывала, стойко переносила трудности и лишения полуголодного послевоенного времени. Георгий влюбился в нее с первого взгляда. Приехал на строящийся объект. На нижних этажах трудилась бригада женщин-маляров. Работа на стройке не из легких и не из привлекательных: пыль, грязь, угрюмые усталые лица, крепкие слова, поминутно слетавшие с огрубевших растрескавшихся женских губ. Георгий уже собрался уходить, как вдруг услыхал пение. Звонкий девичий голосок не слишком верно, но до невозможности душевно выводил: «Некрасива я, бедна, плохо я одета, никто замуж не берет девушку за это!»

Солнце било сквозь немытое оконное стекло, в его оранжевых лучах клубилась столбом строительная пыль. В снопе света, словно на освещенной софитами сцене, юная девушка белила стену, ловко орудуя валиком. Загорелые крепкие руки танцевали вверх-вниз в такт незамысловатой песне, под пропыленной футболкой колыхались упругие мячики груди, капельки пота влажно поблескивали на шейке, из-под ситцевой косынки курчавились непокорные русые завитки. Почему-то Георгий затаил дыхание, словно боялся спугнуть незнакомку, и смотрел, смотрел завороженно. Конечно, у него были женщины. После войны изголодавшиеся по ласке бабы были рады любому уцелевшему мужичку. А уж рослый плечистый непьющий инженер, даже слегка прихрамывающий после ранения в ногу, вовсе считался завидной партией. Возможно, потому ничего серьезного и не случалось: слишком велик был выбор. Робкие барышни и дамы в расцвете, блондинки и брюнетки, худые и пышечки – выбирай.