Читать книгу "Портрет мертвой натурщицы - Дарья Дезомбре"

Маша внимательно на него посмотрела. Хмельченко понял немой вопрос:

— Есть показания нескольких свидетелей, — и обиженно хмыкнул: — Мы тут до твоего прихода без дела не сидели, знаешь ли!

Но Маша уже отвернулась: сложила обратно нижнее белье, задвинула ящик.

— Я пойду.

— Подвезти? — без особого энтузиазма предложил Хмельченко. Он ее явно побаивался.

— Нет, спасибо! — Она открыла входную дверь. — Я на метро.

* * *

Маша решила, чтобы не делать пересадку, выйти чуть пораньше и дойти до Тверской пешком по бульварам. Во-первых, она уже недели три не была на улице и чувствовала насущную потребность проветрить застоявшийся в спертой атмосфере квартиры мозг. А во-вторых, привычку покупать книги в магазине «Москва» никто не отменял.

Воздух был уже холодным, крепким, как антоновское яблоко, и небеса ему под стать — редкие поздней осенью — голубые-голубые. Маша шла, ничего не видя вокруг, и пыталась вспомнить, кого ей напомнили девушки с эскизов. В них была нега, Энгру вообще свойственная. Но Энгр был еще и блестящим портретистом — самым востребованным парижской знатью. А в этих рисунках лицо являлось как раз вторичным. «А что же первично?» — размышляла Маша. И поняла: первичным было «выражение на лице», и позы девушек под это выражение идеально подходили: томные, расслабленные.

Маша вздохнула и пропустила людей, выходящих из книжного. Уточнив у молоденькой продавщицы, где можно найти биографии, сразу прошла к нужной полке: вот из серии ЖЗЛ — Энгр, Жан Огюст Доминик. Еще бы найти альбом с репродукциями… И Маша прошла туда, где продавались альбомы по искусству, но ничего не нашла. Ей повезло только в антикварно-букинистическом отделе: чуть потрепанный корешок издания родом из 80-х будто сам лег в руку.

Маша мельком взглянула на обложку и вздрогнула: ну конечно! Вот откуда эти позы, это лица выраженье! Как же она могла забыть?

Андрей

Андрей стоял на ковре перед начальством. Ковра, впрочем, не было. Так, паркетишко. Но Анютин вызвал его «на ковер» и был прав: три убийства. Абсолютно одинаковый почерк: удушение в некоем другом месте, аккуратное. Трупы принесены, обнажены, лежат в идентичных позах «полного покоя» — тело вытянуто, ноги вместе, руки — вдоль туловища. Странгуляционная борозда на шее. Никаких следов борьбы или насилия. Только трепетно приложенные к девичьей груди рисуночки ню, прелестные и явно не из этой жизни.

Вокруг новостроек, где жили и были найдены мертвыми эти девушки, куда б не устремился взгляд — сплошные угрюмые пустыри и ларьки с необходимым для преодоления подобного бытия дешевым пивом, жвачками — чтобы отбить запах пива же — и презервативами. И есть в этих покойницах еще один существенный в схожести момент: все они — из списка «потеряшек». Заявления о пропаже поступили где-то за месяц до обнаружения трупа. А теперь, внимание — вопрос: ну и где их все это время держали? А главное, зачем? Использовали, как дармовую рабочую силу? Но никаких кровавых мозолей у девушек обнаружено не было. Подпольные публичные дома? Не складывается: одна из них вообще оказалась девственницей. И наркопритон исключается: на телах никаких следов от инъекций..

— Еще повезло с рисунками этими. — Анютин, откричавшись, завершил «педагогическую» часть беседы, и Андрей мгновенно вылез из собственных размышлений. — Заподозрили серию, прислали. А ты в курсе, сколько таких девиц с замкадья в год пропадает?

— В курсе, — капитан продолжал угрюмо разгрядывать паркет.

— И я в курсе. Тыщи три. Так что если у тебя серия — а у тебя тут серия, и к бабке не ходи! — то искать тебе, Яковлев, иголку в стоге иголок.

— Спасибо, обнадежили, — Андрей поднял на шефа глаза и мрачно усмехнулся.

— Что за рисунки-то? — спросил шеф уже вполне миролюбиво, усаживаясь обратно в кресло, с которого вскочил, выговаривая Андрею.

— Энгр, — сухо ответствовал тот не без скрытой иронии. — Огюст Доминик, если я правильно помню.

— Что? — шеф медленно приподнялся, и Андрей поспешил отрапортовать: — Французский художник, основоположник неоклассицизма. Девятнадцатый век.

Анютин плюхнулся обратно в кресло, усмехнулся:

— А… Маша Каравай вернулась в наши ряды?

Андрей кивнул:

— Надеюсь, что так. По крайней мере, я дал ей первое задание, как раз таки по рисунку.

— И как оно? — неопределенно спросил Анютин, но Андрей его понял.

— Да было не очень. А сейчас вроде оживилась. Дело для нее подходящее: с культурным уклоном. Опять же француз — пустячок, а приятно.

— Ну-ну, — покачал головой Анютин. — Ты все-таки пригляди за ней. — И строго добавил: — Не люблю я этих эстетов.

— Да кто ж их любит, — понимающе усмехнулся Андрей.

— Сплошные извращенцы, — заключил его начальник. И Андрей кивнул, не подобострастно, а искренне соглашаясь:

— Не без этого.

И неэстетствующие мужчины одновременно посмотрели в окно на начинающее темнеть небо. Оба думали о Маше Каравай. И им стало не по себе.

Он

Он отпер, почти беззвучно, железную дверь. Втянул носом спертый воздух: настоящая дыра. Надо будет открыть мансардные окна — проветрить. В глубине помещения свалены подрамники. Сложены как попало драпировки. Впрочем, ничего лишнего.

Он сразу бросился к столу, где остались лежать еще с прошлого раза наброски. Иногда, он знал это по собственному опыту, достаточно было чуть-чуть подождать, прояснить картинку в голове — и снова взяться за работу. А бывало — редко, очень редко! — что, дав «отлежаться» эксизу пару дней, он смотрел на него свежим взглядом, и он ему — нравился!

Сегодня был как раз такой уникальный случай. Он одним движением поднял жалюзи на мансардных наклонных окнах — в свое время попросил рабочих начать ремонт именно с них и ими же впоследствии и закончить. Свет, даже слабенький, зимний, лился сверху, будто из трех колодцев. Каждый угол чердака осветился и преобразился, обретя четкость и значительность интерьера, как у малых голландцев. Он встал под один из световых потоков и с жадностью схватил эскизы. Медленно начал перебирать: кисти рук, грудь, поворот головы, движение плеча, шеи. И удовлетворенно хмыкнул: отлично. Просто отлично.

Он потер, разогревая, ладони, достал новый лист, прикнопил к планшету, с удовольствием проведя рукой по еще не тронутой бумаге. Хорошо бы взять тонированную, но и такая, белая, крупнозернистая, подойдет. Вынул потрепанную коробку с сангиной: внутри перекатывались красновато-коричневые мелки.

И стал ждать: напротив в углу зашевелилась гора тряпья, из нее показалась сначала растрепанная голова, а потом — и все остальное.

— Я принес поесть, — сказал он спокойно. Он был уверен, что она уже учуяла запах жареной курицы. — Но сначала поработаем.