Читать книгу "Белый ворон - Анджей Стасюк"

Итак, мы – партизанский отряд под командованием Василя Бандурко, хотя Гонсер, наверное, предпочел бы, чтобы командовала его жена.

– Послушай, ничего особенного, мы просто сбежим на недельку-другую. Я знаю такое место, что, если кто-то и вздумает нас искать, все равно ни за что не найдет. Спрячемся среди лесов, в горах, будет темно, холодно и пустынно. Нам придется добывать себе жратву. Там до ближайшего магазина километров десять, но в ближайший ходить нам будет нельзя.

Он шел чуть позади меня, и мне приходилось наклоняться, чтобы его слова попадали мне в уши. Было пять, происходило это на Маршалковской сразу за площадью Конституции, поэтому идти рядом не получалось. Вот он и бежал, наклонившись чуть вперед, и кричал мне про то, что задумал. Я вылез на Спасителя из «девятнадцатого» и увидел, как он выходит из-за колонн гастронома и устремляется в мою сторону, словно управляемый слепой снаряд. У меня даже не осталось времени удивиться.

– Не смейся, не смейся. Это вопрос инстинкта и веры. Убедить тебя я ничем не могу, у меня просто нет никаких рациональных аргументов. Ну на что ты сейчас способен? А через год, через два? Живешь, как клошар, и твердишь себе: так устроен мир. Потому что живешь ты, как клошар, и сам знаешь это, только помойка у тебя чуточку получше и голод твой другого свойства. Уцепился за эту газету, где ты по-настоящему никому не нужен, и впариваешь туда всякую фигню про то, как русский откусил ухо чеченцу, кашубы после бурного голосования выбрали самую красивую задницу, а продавец дырявит гондоны, потому что Господь Бог избрал его для борьбы со злом…

Он лавировал, как на слаломных лыжах, и говорил, говорил. Его серо-зеленое длинное пальто развевалось и задевало прохожих.

– …чем отличается то говно от этой улицы? – И он бросил взгляд вдоль Маршалковской, уставленной ларьками, столами, раскладушками, выстеленной нищими и покойниками в адидасах. – Мое сердце огромно, и я люблю все эти морды, мое сердце огромно, потому что вместо ненависти оно переполнено презрением и любовью. И я плачу, потому что и мы встанем в эту очередь, которая никогда и нигде не кончится, ведь конец света – это выдумка, и апокалипсис тоже выдумка, а если он и наступит, то эти скоты его даже и не заметят, голод их не коснется, так как они будут пожирать друг друга, пока предпоследний не схавает последнего… пока земля не остановится и не стряхнет с себя всех этих паразитов. Вспомни, как мы тут ходили десять лет назад, пьяные, измученные и одинокие, вспомни, как я выволок тебя из «Сюрприза», нет, этого ты помнить не можешь, из «Сюрприза», которого больше нет, приволок на себе на стоянку такси, а там было пусто, темно, дул ветер, и я затащил тебя во двор около кино и стал ждать, когда ты очухаешься. Мы были бедные, серые, отравленные дешевым алкоголем, но мы были способны найти все места, которых сейчас нет. И все вокруг были такими же, отравленными, бедными, но мы могли… даже не знаю… мы могли все…

И тут я ему сказал, что иду к Малышу, и предложил пойти со мной и напиться, но он только махнул рукой и двинул, вжав голову в плечи, в провал подземного перехода; кто-то толкнул его, но, похоже, он даже не обратил на это внимания.

7

Ночью ветер прекратился. Когда утром Гонсер толкнул дверь, его фигура исчезла во вливавшемся свете.

– Парни! Вставайте и посмотрите!

Между зеленью ближних елей сияла чистейшая лазурь, а в хижину врывались косые солнечные лучи, и мы увидели пляшущие в стылом воздухе нашего шалаша пылинки. Ну прямо как в июльский день. Малыш лежал отвернувшись, и на фоне его спины сидящий Василь в черном свитере выглядел маленьким и каким-то беспомощным. Он тер покрасневшие глаза. Ветер, дым, а теперь свет – похоже, ему никогда не избавиться от конъюнктивита.

– А это тоже осталось от гуралей![5]– крикнул Гонсер, размахивая погнутой закопченной сковородкой. Мы еще только выбирались из своих лежбищ, а в хижине уже горел огонь, на трофейной сковородке скворчало сало, над водой в котелке поднимался пар.

– Кофе будет через пять минут!

Гонсер был истинный харцер.[6]Кому-то нужно им быть. Василь сидел на корточках у огня и бездумно грел руки. Малыш вышел, и я последовал за ним: не переношу этого харцерского громогласного ликования.

Было тепло. Прямо как в марте. Наверху, над нами, на стволах буков играли серебристые отблески. На склоне за рекой ярусами высились пихты, лишь иногда просвечивали ели, и только на самом верху на фоне неба чуть вырисовывались черные обнаженные кроны. Долина была совершенно плоская, кое-где на ней росли купы кустарника и одичавшие, мохнатые от мха яблони. Мы обогнули хижину и двинули в сторону реки, а потом пошли вверх по течению, пока не оказались перед глубоким многометровым обрывом, преградившим нам дорогу. Река завладела узкой полоской земли и прижалась к вертикальной стене из огромных скальных глыб. Из трещин вырастали тонкие побеги грабов. Несколькими метрами дальше виднелось нечто наподобие тропки – узенькая полка, прилепившаяся к стене. Сейчас вода в реке была темно-зеленая и прозрачная. Большущие вырванные из стены глыбы образовали небольшой водопад. Прыгая по ним, можно было перебраться на другую сторону. Что мы и сделали. Тот берег был низкий и поросший ольхой. Малыш кивнул в сторону ольшаника:

– Что-то там происходит.

Мы пошли туда и через минуту увидели между черными деревьями стаю ворон и воронов.

– Падаль, – пробормотал Малыш.

При нашем приближении птицы взлетели и с карканьем закружились над нами.

Это была лань. Верней, скелет лани, бело-розовая хаотическая конструкция. Клочья бурой шерсти, разбросанные на снегу, создавали ощущение какого-то омерзительного неряшества.

– Она не сама подохла, – сказал Малыш. – Что-то, видно, с ней случилось.

Он поддел носком скелет, пытаясь перевернуть его.

– И вовсе не птицы ее так обожрали. Птица ногу не унесет. Видишь?

Действительно, одной задней ноги не было.

А потом мы увидели, что передняя сломана сразу под коленом.

– Наверно, волки. Видимо, они гнали ее на этот обрыв. Она прыгнула, сломала ногу, и тут они ее и прикончили. Такую кость ни одному зверю не перегрызть.

Мы пошли обратно, а вороны и вороны только этого и ждали. Они взлетели с деревьев и, каркая, опустились на место пиршества. Я обернулся, намереваясь чем-нибудь кинуть в них, и в тот же миг увидел среди них птицу, белую как снег. То был большущий, больше их всех, белый ворон. Он слетел последним, опустился в середину стаи и исчез в ней. Несколько птиц вспорхнули, освобождая ему место. Я мог бы поклясться, что на миг его клюв блеснул на солнце. Я глянул на Малыша. Он смотрел в ту же сторону и щурил глаза.

– Ты видел? Видел то же, что и я?

– Что-то видел. Но полной уверенности нет, – неспешно произнес он, не сводя глаз со стаи.