Читать книгу "Настройщик - Дэниел Мейсон"

Он открыл дверь. Жена ждала его в гостиной, читая газету при мягком свете одинокой лампы. В комнате было прохладно, и она накинула на плечи толстую узорчатую шаль из белой шерсти. Он осторожно закрыл дверь, остановился и, не говоря ни слова, повесил шляпу и сюртук на вешалку. «Нет надобности возвещать свой поздний приход фанфарами, — подумал он, — лучше я зайду потихоньку, может быть, мне удастся убедить ее, что я уже какое-то время нахожусь здесь». Хотя он знал, что не удастся, точно так же, как знал, что она уже не читает.

В углу гостиной Кэтрин продолжала листать газету. То были «Иллюстрированные лондонские новости». Позже она расскажет ему, что читала статью «Прием в „Метрополе“», где описывалось звучание нового рояля, но не была указана ни его марка, ни уж тем более имя настройщика. Еще с минуту она молча продолжала перелистывать страницы. Кэтрин обладала безупречной выдержкой, зная, что это лучший способ обращения с задерживающимися допоздна мужьями. Многие из ее подруг считали иначе. «Ты слишком снисходительна к нему», — частенько говорили они ей, но она лишь пожимала плечами: «Если от него будет пахнуть джином или дешевыми духами, вот тогда я на него рассержусь. Эдгар приходит поздно, потому что слишком увлекся работой или потому что заблудился, идя домой от нового заказчика».

— Добрый вечер, Кэт, — проговорил он.

— Добрый вечер, Эдгар. Ты опоздал почти на два часа.

Далее следовал привычный ритуал — невинные извинения, дежурные объяснения: «Я все понимаю, дорогая, драгоценнейшая моя, прости меня, мне нужно было закончить со всеми струнами, чтобы я мог подстроить их завтра», или «Это был срочный заказ», или «Мне заплатили сверхурочные», или «Я немного заблудился, дом в районе Вестминстера, а я сел не в тот трамвай»; иногда он оправдывался: «Мне просто захотелось поиграть, это редчайшая модель „Эрарда“ 1835 года, владелец — мистер Винченто, итальянский тенор», а порой сожалел: «Владелица — леди Невилл, у нее уникальный инструмент 1827 года, мне так хотелось бы, чтобы и ты была там и тоже поиграла на нем». Если он когда-то и лгал, он это делал не ради обмана, а чтобы найти такое объяснение, что это был срочный заказ, хотя на самом деле он остановился послушать уличных музыкантов; что он сел не на тот трамвай, хотя на самом деле он задержался допоздна, чтобы поиграть на рояле одного итальянского тенора.

— Я все понимаю, прости меня, пожалуйста, я действительно завозился у миссис Фаррелл, — на сей раз этого оказалось достаточно. Жена отложила газету «Новости», Дрейк пересек комнату, чтобы сесть рядом, но сердце его продолжало лихорадочно биться. Кэтрин заметила, что что-то не так. Он попытался поцеловать ее, но она отстранилась, стараясь скрыть улыбку.

— Эдгар, ты опоздал, прекрати сейчас же, я пережарила мясо, не думай, что можно заставлять меня столько ждать, а потом подлизываться, — она отвернулась от него, а он обвил ее руками за талию. — Я думала, ты уже закончил этот заказ, — сказала она.

— Нет, инструмент на редкость в плачевном состоянии, а миссис Фаррелл требует, чтобы я настроил его до «концертного качества», — он заговорил высоким голосом, передразнивая почтенную даму. Кэтрин рассмеялась, и он чмокнул ее в шею.

— Она говорит, что ее крошка Роланд станет вторым Моцартом.

— Знаю, она снова повторила мне это сегодня и даже заставила слушать, как этот шельмец играет.

Кэтрин повернулась к мужу.

— Бедный ты мой. Я не могу долго сердиться на тебя.

— Эдгар улыбнулся, слегка расслабившись. Он наблюдал, как она пытается изобразить шутливую суровость. «Она все еще хороша», — подумал он. Золотые локоны, покорившие его при первой встрече, немного поблекли, но жена до сих пор носила их распущенными, и при солнечном свете ее волосы и теперь, казалось, имели тот же оттенок, что и в молодости. Они познакомились, когда Эдгар только начинал самостоятельную карьеру и получил заказ на настройку «Броадвуда», принадлежавшего ее семье. Инструмент не показался ему интересным — некоторые детали в нем были заменены совсем дешевыми, — зато произвели впечатление нежные ручки, что играли на нем, и плавные линии женской фигуры, ощущение близости, когда девушка присаживалась рядом с ним за клавиатуру, продолжавшее волновать его даже сейчас. Он потянулся, чтобы снова поцеловать ее. «Прекрати, — хихикнула она, — не сейчас, и побереги диван — это новый Дамаск».

Эдгар облокотился на спинку. «Она в хорошем настроении, — подумал он, — может быть, стоит рассказать ей сейчас».

— Я получил новый заказ, — сказал он.

— Тебе стоит прочитать этот репортаж, — произнесла Кэтрин, поправив платье и потянувшись за газетой.

— «Эрард» 1840 года. Судя по всему, в жутком состоянии. Мне обещали прекрасный гонорар.

— Замечательно. — Кэтрин встала и направилась к обеденному столу. Она не стала допытываться, ни кому принадлежит инструмент, ни где он находится, она вообще не часто об этом спрашивала, потому что ответы всегда были похожие: «Старая миссис такая-то и на такой-то улице в Лондоне». Эдгар был рад, что она не стала расспрашивать, остальное скоро последует, он был терпелив и не имел привычки форсировать события, испытывая судьбу. Он прекрасно знал, что такая привычка не приводит ни к чему хорошему, оставляя за собой лишь перетянутые струны и женский гнев. К тому же он только что увидел в «Иллюстрированных лондонских новостях» ниже репортажа о приеме в «Метрополе» статью о «Зверствах дакоитов», написанную офицером Третьего гурканского полка. В коротенькой заметке описывалась стычка с бандитами, захватившими дружественное англичанам селение, — обычное дело для колоний, — и он не обратил бы на нее внимания, если бы не шапка: «Бирманские эскизы». Колонка была ему знакома — она выходила почти каждую неделю, но никогда особенно его не интересовала. До сего дня. Он выдрал статью из газеты и спрятал ее под стопкой журналов на маленьком столике. Ей не нужно видеть это. Из столовой доносилось звяканье серебряных приборов и запах вареной картошки.

На следующее утро Эдгар сидел за маленьким столиком, накрытым на двоих, Кэтрин готовила чай и тосты, доставала банки с маслом и джемом. Он молчал, а она, перемещаясь по кухне, болтала о бесконечном осеннем дожде, о политике, о новостях.

— Эдгар, ты слышал про вчерашнее происшествие с омнибусом? Про прием в честь немецкого барона? Про молодую мать из Ист-Энда, которую арестовали за убийство собственных детей?

— Нет, — ответил он. Он был рассеян, мысли его блуждали где-то далеко. — Нет, расскажи мне.

— Ужасно, просто ужасно. Ее муж — угольщик, кажется, — нашел своих детей, двух мальчиков и девочку, в кроватке мертвыми, уже скорчившимися, позвал констебля, и арестовали его жену. Несчастная женщина. Несчастный муж, он не мог поверить в то, что она это сделала. Только представь, потерять сразу жену и детей. А она сказала, что просто дала им патентованное лекарство, чтобы они лучше спали. Я считаю, что они должны были арестовать производителя лекарства. Я верю, что она невиновна, а ты?

— Конечно, милая. — Он держал чашку у губ и сдувал пар.