Читать книгу "Серпантин - Александр Мильштейн"

— Доплер, ты кончил в меня! Я же просила...

— С чего ты взяла? Вот же, вот.

— Ты уверен?

— Уверен. Я старый выскочка, — говорит Доплер, чувствуя страшное сердцебиение.

— А даже если бы? — говорит он с придыханием.

— Нет. Я не хочу, чтобы он не знал, где его сшили.

— Чего-чего?

— Я не хочу, чтобы в ответ на этот вопрос я могла ему только сказать, что где-то между Джанкоем и... Неизвестно чем.

— Что за образы у тебя... Лен, что это такое? И почему это так важно, где...

— Долго объяснять.

— Это у тебя от занятий астрологией?

— Я хочу спать, Доплер. Я уже спала, ты меня разбудил.

Ни в чём никогда нельзя быть уверенным, а уж тем более в этом, — думает он. Можно ли быть уверенным, что это был я? А не поезд совершал всю работу? Доплер щупает пульс... Он и раньше хотел это сделать, но ладони были прижаты к матрасу её ягодицами, которые в свою очередь были прижаты его бёдрами... Он шарит на столике в поиске таблеток. Он не надеется уснуть этой ночью... Но как-то так... «Навпаки», как говорят хохлы... Проснувшись, Лена чувствует, что он ещё в ней... Она зажигает ночник и вынимает из себя матрёшку... Кричит и рвёт на себя дверь купе... Но ручку клинит... Лена кричит и дёргает дверь, её никто не слышит... Да и нет ничего... Кроме купе... Вкупе с ничем... Оно сколачивается... Каждые три секунды... И распадается... Как карточный домик... И его снова сбивают... Слышно, как стучат молотки... На столике качается из стороны в сторону маленький твёрдый Доплер... И не может уснуть... Лена дёргает ручку... Как стоп-кран... Поезд при этом не останавливается... Но что-то происходит... При каждом рывке появляется ещё одно купе... В котором ещё одна Лена дёргает ручку... Веер скорых поездов, идущих во всех направлениях... Просто Дзига Вертов какой-то... Ну там или Роза Ветрофф... Из белого домика выходит человек в штормовке... Ленинградская фабрика звуков... Вокруг горят скирды, пахнет осенью... Человек берётся обеими руками за рычаг... И снова несёмся сквозь ночь... Огни станций, на которых поезд не останавливается... Забегают в купе... Одна нога здесь — другая там... Как демоны глухонемые... И чертят знаки огневые... Нельзя всю жизнь выезжать на боковом освещении... К тому же она в нём выглядит старухой... Это не её скулы... То, что из неё лепят эти огни, это же просто ужас какой-то... «Ты в этом освещении — вылитая смерть, Лен». «Да? А откуда ты знаешь, как она выглядит? Ты изменял мне с ней, Доплер?» «Послушай, тот человек переставил стрелку, и теперь мы...» «Что? Что теперь — мы?» «Мы теперь в песне... Которую я купил...» «Я ничего не понимаю, в какой песне, ты что?» «Словно степной пожар, песен костры горят...» «Доплер, ты бредишь...» «Всю работу совершает поезд... Не надо дёргать ручку... Ты не замечаешь, что когда ты так кричишь и рвёшь на себя ручку...» «Доплер, это ты кричишь!» «...ты рвёшь кадр. Я не люблю, когда их надо клеить, я люблю длинные проезды камеры, по возможности более дли-и-и...»

— Я кричал?

Дневной свет. В проёме отъехавшей двери видна проводница.

— Мы подъезжаем, — говорит Лена, — может быть, ты и кричал, но я ничего не слышала. Я спала, как убитая. Сейчас ты что-то урчал, но я не поняла ничего, пока тебя тормошила... Ой, смотри в окно! Море! Море! Доплер!

Доплер всё равно не способен разделить с ней эту радость. Поэтому он не поворачивается к окну и вообще закрывает глаза.

— А что это за очередь? Вон там, видишь? Я давно не видела таких длинных очередей!

— Это выставка земноводных.

— Нет, это люди, Доплер, посмотри.

— Ящеры, змеи, крокодилы, черепахи с красными ушами, палочник-страшилка... Правда, он не совсем земноводное. Скорее, насекомое... Когда я в последний раз был в Крыму, здесь было только два вида развлечений. Выставка гадов и передвижной музей восковых фигур... При этом большинство фигур изображало тех ещё гадов...

— А почему ты решил, что это не восковые фигуры?

— Ты сама сказала, что там люди. Я же не смотрю в окно. То есть я смотрю туда твоими глазами...

— Доплер, прекрати. Там, внутри здания!

— Ну, потому что в Феодосии была как раз такая выставка... Но это было сто лет назад. Может быть, теперь там другое, — говорит Доплер. Он чувствует что-то вроде перегрузки, снова закрывает глаза и видит, что поезд по спирали поднимается в гору... Чёрные камни, снег... Где-то он это видел глазами... В Швейцарии? Или в Австрии? Он не может вспомнить.

— Мы не будем становиться в эту очередь, ладно?

— Конечно, не будем.

— А если это очередь на пляж? Может такое быть? Пляжи-то платные?

— Лен, успокойся. Говорю тебе: ящерицы, змеи, у меня один приятель сам занимался этой халтурой... Разводил их дома у себя, летом вывозил на Юг... Может, это он там и сидит до сих пор со своими питомцами.

— Но мы не будем туда идти?

— Ну конечно, не будем. Делать нам больше нечего!

— А с другой стороны, интересно, знаешь... Доплер, я уже давно не видела таких очередей...

4. Сплошная среда

Линецкий подумал, что Переверзев может провести в море всю ночь, и поэтому о ночлеге на суше нужно заботиться самому.

Он был не бог весть какой палаточник, всё это для него было не так легко, колышки, верёвочки... Особенно ночью.

Темнота, впрочем, была теперь неполной. На пригорке включился фонарь.

Рядом с фонарём была трансформаторная будка, и теперь, когда все дневные звуки утихли, слышалось громкое жужжание.

От распределителя провода шли куда-то вправо, в сторону мыса, за которым, по идее, должна была находиться старая правительственная резиденция.

Где во время путча был вроде бы как заперт Михаил Горбачёв.

Линецкий, используя в качестве молотка булыжник, попытался вогнать в гальку колышек, но дождь перестал моросить, и он решил спать под открытым небом.

Было тепло, капли слепого дождя мгновенно высохли. Вокруг снова лежали сухие круглые валуны, посыпанные тальком, как попки младенцев...

— Спишь? — тихо спросил Переверзев.

— Нет, — сказал Линецкий, и Переверзев зажёг фонарик:

— Вода что-то не очень, — вздохнул он, — я думал, она здесь будет чище.

Через минуту метафизкультурник уже дрыхнул.

А Линецкий не мог никак выключить звук, доносившийся из трансформаторной будки. Вроде бы пейзаж был лишён всех признаков цивилизации — при свете это напоминало панораму в музее природы, «Мир за миллиард лет до нашей эры», или что-то в этом роде... Море, глыбы, можжевельник... Ну при чём тут этот зуммер? Или — о чём?

О ком и о чём...

Линецкий думал было встать и пойти по берегу, потащить за собой спальник... Пойти — это, конечно, не получится, по этим глыбам надо будет пробираться осторожно, кое-где на четвереньках... Чтобы не упасть и не ударить мозжечок...