Читать книгу "Ода абсолютной жестокости - Тим Скоренко"

Я вишу на стене в пыточном подвале Жирного. Руки прикованы цепями, ноги не достают до пола. На них – тоже кандалы, врезанные в камень. Пыточный подвал – это редкое место в усадьбе, где стены – каменные.

Жирный стоит передо мной. На его лице – довольная усмешка.

– Всё, Риггер. Вчера ты доигрался. Следующую неделю я буду с радостью тебя пытать. А потом – в каземат. На полгода, не меньше. Может, образумишься наконец.

За спиной Жирного – Носорог, Лосось, Болт, Мартилла, два быка и Голова-с-Плеч. Голова в представлении будет играть главную роль, но пока что он в тени.

Я гордо молчу. Корчу презрительную рожу.

Жирный оборачивается к Носорогу.

– Дай-ка факел.

Носорог протягивает ему факел. Хороший, качественный, горит чисто, почти не дымит. Голова-с-Плеч выходит вперёд. Он облачён в уродливый балахон с капюшоном. Под балахоном его тщедушная фигурка кажется ещё меньше.

Жирный тычет факелом мне в промежность. Больно, я ору.

– Больно, да? Это так, для разогрева. Сейчас Голова с тебя кожу снимать будет. Медленно. А я прижигать буду, чтобы кровью не истекал, ага…

Он так смакует каждое слово, что мне становится тошно.

– Ты, Риггер, должен осознавать свою вину. И свою заменимость, – Жирный продолжает философствовать. – Ты думаешь, без тебя гладиаторов не отберут?

Он дотрагивается факелом до моей ноги. Я осознаю, что на мне нет никакой одежды. Волосы на ноге горят, это очень больно, я дёргаюсь.

– Да, Риггер, это неприятно. Помни, Риггер, следующая неделя тебе простой не покажется.

Лосось выходит из помещения, Носорог – за ним. Болт смотрит на меня внимательно. В его глазёнках я читаю торжество. Мартилла глядит с интересом. Она любит пытки.

Жирный говорит:

– Давай, Голова. Начни с ноги.

В руке у Головы – скальпель. И ещё какой-то странный инструмент, похожий за зажим.

– Смотри, – говорит Голова. – Вот этим делают надрез. – Он поднимает скальпель. – А вот этим, – он поднимает зажим, – накручивают кожу, чтобы снимать её пластом, а не лохмотьями.

Жирный улыбается. Голова и Мартилла – тоже. Суки. Уроды. Как только я освобожусь, всем устрою кровавую баню. Мартиллу изнасилую дубиной с шипами.

Только быкам Жирного всё до фени. Они просто стоят сзади и тупо смотрят, без всякого выражения.

В ноге боль – это Голова делает надрез. Я дёргаю ногой, но кандалы держат крепко. Боль пульсирует, распространяется снизу вверх, пронзает каждый нерв. Я почти теряю сознание, всё вокруг горит. Голова поднимает повыше окровавленный зажим с висящим на нём лоскутом кожи длиной сантиметров тридцать. Тут же боль продолжается, но уже другая: Жирный водит по ране горящим факелом.

– Воды, кстати, принеси, – говорит Жирный одному из быков. Тот выходит.

– Болит ножка? – говорит Жирный. – А ты думал, что такой неуязвимый, да?

Молчу, сжав зубы. Боль безумная.

Тут же боль снова начинает пульсировать и распространяться, только теперь от правой ноги. Дёргаюсь, но ничего не могу поделать. Процедура повторяется: Голова поднимает лоскут, Жирный прижигает рану.

– Давай-ка мы с живота немножко снимем, – говорит Жирный.

Голова с ехидной усмешкой делает прокол и начинает аккуратно срезать кожу с живота. Это больнее, чем нога, во много раз.

Жирный приговаривает:

– Да, Риггер, не так всё и просто…

Мартилла блюёт в углу. Да, сука, а ты думала получить от этого удовольствие?

Болт хладнокровен. Быки тоже. Тот, которого посылали за водой, уже вернулся с двумя огромными вёдрами.

– Смотри, как плещется, – говорит Жирный, умывая лицо. – Но сегодня ты у нас будешь дружить с другой стихией.

И снова поднимает факел.

Что происходит дальше, я помню урывками. Помню жуткую боль в паху: кажется, меня оскопили. Помню, как дробят пальцы, а потом отрезают. Помню, как мне показывают что-то страшное. Я не понимаю, что это, меня поливают водой, и тогда до меня доходит, что это зеркало. А в зеркале – окровавленный огрызок человека, живой только благодаря искусству палача.

Потом я окончательно отрубаюсь.

* * *

Новый день начинается так же, как и вчерашний. Воспоминания о боли всё ещё живут во мне. Я прикован к стене в том же самом подвале. Темно. С потолка капает вода. Осматриваю себя, насколько могу: всё в порядке. Весь пол измаран кровью. Прямо передо мной на полу лежит отрезанная человеческая рука: наверное, моя.

Дверь открывается. На пороге – Жирный, за ним – быки и Лосось.

И Киронага.

Подходят, молча рассматривают меня.

– Что ж, – нарушает молчание Жирный. – Ты представляешь, Риггер, как тебе везёт? Тебя хочет забрать сам Император. Господин Киронага – его полномочный представитель.

– Мы знакомы, – говорит Киронага.

Он подходит ко мне и смотрит прямо в глаза.

– Господин Риггер, мы договаривались уехать вчера. Но вчера вы не пришли. Узнав обстоятельства вашего отсутствия, я предпочёл разрешить конфликт между вами и мессиром Санлоном своими методами. Так что сейчас мы вас освободим, вы пойдёте за мной, аккуратно соберётесь, никого не трогая, и мы тронемся в путь. Лошади уже готовы. Вы согласны?

Отворачиваюсь с видом «а что остаётся делать?».

– Вот и прекрасно. Отпустите его.

Жирный стоит позади с напряжённым выражением лица. Он знает, что если я сорвусь, то снова будет литься кровь, причём уже не моя.

Но я не сорвусь. Потому что я безоружен, а Киронагу мне не удалось победить даже с оружием в руках.

Голова опасливо отцепляет ноги – я повисаю на руках, затем руки. Я разминаю затекшие конечности.

– Пойдёмте, господин Риггер, – говорит Киронага.

Лосось протягивает мне длинную рубаху. Надеваю её через голову, чтобы не щеголять голым задом по двору.

Иду за Киронагой. Голове показываю жест: провожу пальцем по горлу.

Лосось провожает меня взглядом.

Мы выходим. Киронага и я. Остальные остаются внизу. Мы поднимается через люк на первый этаж усадьбы, затем оказываемся во дворе. У конюшни стоит огромный чёрный конь. Такой стоит целое состояние.

– Да, это хороший конь, – говорит Киронага, заметив мой взгляд.

Он идёт рядом со мной, затем останавливается.

– Риггер, у тебя, – он снова переходит на «ты», – двадцать минут на всё про всё. Собираешь самое необходимое.

– У меня есть только один вопрос, – хрипло говорю я.

Я впервые за два дня нарушаю молчание.