Читать книгу "Любимая противная собака - Ольга Арнольд"

Художница рассказывала еще много любопытных вещей. Оказывается, большинство терьеров — охотничьи собаки, а я и не знал. Йоркширские терьеры, например, были выведены для охоты на крыс. Это надо же! Если наша Лулу, та, что в ботиночках, увидит когда-нибудь крысу, то упадет в обморок. Впрочем, и мой приятель Найк наверняка испугался бы крысу, он и лягушек боится. А ведь таксы, оказывается, «норные» охотники! Я, конечно, никого не боюсь, но душа к охоте у меня никогда не лежала. Когда я был помоложе, то пытался охотиться на белочек в нашем лесу (хотя мы и живем в городе, но на самой окраине, и лес рядом с нашим домом — самый настоящий, хотя его часто называют парком). Но вскоре мне надоело, что эти наглые грызуны надо мной издеваются, они ничуть меня не боятся, а садятся на ветку прямо над моей головой и цокают! Мама как-то зимой показывала мне на курцхаара, охотничьего пса, который ловил мышек под снегом, и пыталась заставить меня мышковать. Вот еще! Очень нужно! К тому же я вообще не люблю охотничьих собак. Однажды в нашем парке курцхаар (тот же самый) и борзая приняли меня за зайца, сначала они меня гоняли, а потом катали, до тех пор, пока Папа меня у них не отнял. Не больно, но больно ударило по самолюбию.

Сеансы позирования продолжались, продолжались и разговоры Мамы с Художницей. Оказывается, Мама не просто стучала по клавишам, но писала книгу про собак и других четвероногих, а Художница делала к ней рисунки. И они все время обсуждали, что бы еще такое придумать, а я прислушивался. Вспоминали они, например, про собак-ищеек. Это те собаки, которые по запаху найдут кого угодно и что угодно. Много таких собак служит, они ищут преступников, выискивают взрывчатку и наркотики. Как-то Мама показывала мне фотографию полицейского пса в кителе, даже с погонами, который получал орден за поимку злодея. Но я принципиально не хотел бы носить погоны — я вам не овчарка какая-нибудь! Правда, я не прочь поискать вещи, потерянные хозяевами, но что именно? Вот Мама уже неделю ищет свою ветровку во всех шкафах, даже попросила меня ей помочь… «Ищи!» А как ей сказать, что она ее оставила на скамейке в парке? Тут недавно мне и Цунами представился случай отличиться, но нам это не удалось. Ее младший хозяин в очередной раз где-то забыл свой рюкзачок вместе со всеми документами. Он с самого щенячества вечно что-то теряет. Но нашли его рюкзачок не мы, а дворничиха тетя Катя — он его оставил на детской площадке. Обидно, мы с Мамой на детской площадке не гуляем, но так часто проходим мимо нее!

А еще есть ездовые собаки — те, которые таскают на себе санки с хозяевами и вещами. Тяжелая, надо сказать, работа. Когда мы встречаем на прогулке собак с пушистыми хвостами и голубыми глазами, Мама мне говорит, чтобы я к ним не клеился, что это хаски, ездовые собаки, и их надо уважать. По Маме, всех собак повыше меня надо уважать! За что, спрашивается? Ни разу не видел, чтобы эти хаски кого-нибудь или чего-нибудь тащили. Вот Берту в качестве ездовой собаки однажды видел. Как-то раз зимой младшая хозяйка запрягла ее, правда, не в сани, а в лыжи, и Берта добросовестно ее везла по тропинке, но потом увидела в стороне свою врагиню, черную терьершу, обо всем позабыла, резко повернулась, вывалив хозяйку в снег, и помчалась разбираться. И правильно сделала, выкупав Машу в снегу! Нечего эксплуатировать собачий труд! Однажды мы в лесу встретили двух маленьких девочек, которые с трудом тащили санки; на санках лежала бархатная подушка, а на подушке — толстый-претолстый пушистый кот, который лениво озирал мир вокруг. Вот это я понимаю! Когда эти ездовые девочки вырастут, из них выйдут отличные хозяйки.

Меня не вдохновил и рассказ о героических ездовых собаках. Где-то на Аляске (это, кажется, в Америке, далеко-далеко) во время страшной пурги упряжка собак срочно должна была доставить в городок золотоискателей, где все люди заболели дифтерией, лекарство. Человек гнал упряжку вперед, собаки не выдерживали темпа, падали, и погонщик их оставлял прямо на снегу (сволочь!). В конце концов он сам не выдержал, потерял сознание и упал на сани (они там нартами называются). Вожак, его Балтом звали, самостоятельно нашел дорогу и в гордом одиночестве довез и груз, и хозяина до места назначения, несмотря на снежную бурю. Потом ему люди памятник поставили — героическому псу, спасшему город.

Подумаешь, памятник! Чур меня! Да если бы я совершил какой-нибудь подвиг, ну, спас кого-нибудь (лучше всего Маму, но можно и Папу), я бы открещивался от памятника всеми силами. Памятники нынче делает только Церетели, а я слишком хорошо знаком с его творчеством. У Мамы и Художницы есть служебные билеты в Зоопарк, и как-то раз Мама меня туда пронесла контрабандой — то ли не с кем было меня оставить, то ли хотела меня кому-то показать. В тот день мы с Мамой и Художницей совершили экскурсию по Зоопарку. Мне там очень понравилось — столько разных зверей, столько различных запахов! Правда, по большей части Мама меня держала под мышкой, наверное, боялась, что я съем какого-нибудь там льва (лев произвел на меня большое впечатление, я на него залаял, и мама меня тут же схватила и унесла). Кстати, там меня познакомили с родственниками — разными волками. Художница рисовала неких волков под псевдонимом «гривистые», и взрослые ими восхищались, а мне они показались какими-то нелепыми — странные собаки на непропорционально длинных тощих ногах, прямых, как палки, и все время приплясывают. По-моему, наши лапы должны быть покороче, ну вот как у меня, и чуть кривоваты, самую малость — тогда положение тела более устойчиво. Зато настоящие волки мне глянулись, я им даже простил некоторое сходство с ненавистными немецкими овчарками — приятно числить в своих предках таких величественных зверей!

Но я отвлекся, я ведь хотел описать свое впечатление от Церетели. День был солнечный, мы медленно шли, я наслаждался прогулкой, как вдруг на меня упала темная тень. Я оторвался от изучения местных ароматов, поднял голову — и увидел черную и страшную многоголовую громадину. Эта огромная махина заслонила все солнце! Я не стал долго ее рассматривать, а зарычал, пытаясь напугать, и на всякий случай забежал за Маму — а вдруг я этой твари не понравился и она на меня набросится! Мама и Художница почему-то расхохотались, Мама стала меня уверять, что эта штука не кусается, а Художница заметила:

— У него прекрасное эстетическое чутье, судя по всему, он так среагировал на жирафа со сломанной шеей.

Так я узнал, что «Это» — всего лишь монументальная скульптура работы Великого Скульптора и что он лепит один такой монумент в день, и все памятники в Москве — дело его рук. Наверное, у меня и взаправду развилось прекрасное эстетическое чувство, все-таки вокруг меня люди все больше творческие, я живу в соответствующей атмосфере — недаром все вокруг твердят, какой я красавец, — но будь я просто тупым таксом, как мой враг Муля, я бы все равно не хотел, чтобы меня изобразили в виде здоровенного полубульдога-полупуделя, да еще со свихнутым позвоночником!

В общем, не хочу я быть собакой-спасателем. А почему бы мне не писать книги, как Писательница и моя Мама? Как-то раз они при мне говорили на свои профессиональные темы, и Мама рассказывала — она прочла в Интернете, что, оказывается, за одну Великую Детективистку пишет на самом деле ее мопс. Что-то еще она говорила про «чугунную задницу», но я не понял. Я знаком с несколькими мопсами во дворе, у нас с ними нейтралитет. Мне их физиономии не нравятся, круглые и морщинистые, носа вообще не видно. Если хвост вовсе не обязателен, то нос у собаки должен быть! Ведь всюду нужно сунуть свой нос, все разнюхать… Так вот, у этих мопсов такой самодовольный и высокомерный вид, как будто они тоже писатели! А если серьезно — стучать по клавиатуре Маминого компьютера я уже умею, Мама, правда, сердится, говорит, что я что ни попадя отправляю в корзинку (где она, эта корзинка? Я один раз даже проверил после ее слов свою корзину с игрушками — нет, увы, там ничего не прибавилось). Осталось только научиться писать на человечьем языке…