Читать книгу "Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь"

Но Арсений, судя по всему, был благодарен доносчику, кто бы он ни был, потому что на суде он не защищался, буквально упрашивал себя посадить и из тюрьмы вышел чистый как стеклышко. Правда, оставался сущий пустяк — он мог бы не пережить там первые пару месяцев. Но когда его в камере скручивало и трясло, рядом оказывался некто Василий, в крайнем случае он вызывал тюремного врача, который вкалывал Арсению что было — да хоть димедрол с анальгином, а потом пользовал его физиологическим раствором через капельницу. Поскольку надо же было что-то делать.

Арсений выжил (оставшись чудовищно худым на всю жизнь). И когда сроки почти одновременно закончились у него самого и у его друга, он вытащил друга в Таиланд. Так на свет появился Вася Странник.

— Так, ну а Василий что там делал, в этой тюрьме, — убийство с отягчающими обстоятельствами? — спросил я Евгения, косясь на дальний угол стола, где Странник сидел совершенно один, глядя в пространство.

— Нет, нет, нет. Зачем уж сразу так — убийство, — покачал головой Евгений. — Василий был таможенником.

Вечер в этих краях — штука почти несуществующая, и я хорошо знал, что будет как всегда: заговоришься, зазеваешься, и вот уже кругом горят огни, на черном фоне возникают между манговых деревьев багровые зигзагообразные траектории полета летучих мышей… Я покосился влево — Странник так и оставался, как одинокая статуя Будды, метрах в двадцати от нас, мыши беззвучно расчерчивали темноту над его головой.

— Таможенник — а что, за это уже… в общем, это такая строка в обвинительном заключении? — поинтересовался я. — Знаешь, в моей сложной биографии был такой эпизод, я торговал бельем. Импорт средней тяжести. И, кажется, после общения с таможней я многое понимаю…

— А раз понимаешь, то что уж там говорить. У всех нас есть эпизоды в биографии. Кто-то же должен был быть таможенником. И, в космическом смысле, может быть — смысл жизни некоторых людей, а то и всех, в том, чтобы убить в себе таможенника. По капле выдавить, но лучше сразу.

Уход солнца резко сменил обстановку в «Капитане Флинте». Все задвигались, начали говорить друг с другом, Рувим снова пошел вдоль столов — чокаться, целоваться, хлопать по плечам, на эстраде загорелись огни, зазвучал ударник, давая летаргический ритм для Бруно, — а тот разминался, тянул задумчивую ноту на теноровом саксофоне. «Так, разговоры заканчиваются, — сообщил Евгений, удаляясь, как и Рувим, на обход всех знакомых. — Тут скоро будет очень шумно».

Гипсовый капитан Флинт, как положено — с синим от рома лицом, саркастически смотрел на собравшихся из-за своего гипсового штурвала, настоящая матерчатая треуголка с серебряным галуном у него съехала набок.

Рувим — человек со своей историей: был джаз-оркестр Казани, который в самом начале девяностых выехал в полном составе в Таиланд, и оказалось, что здешним джазменам до казанцев на удивление далеко. А тут с родины им вслед сообщили, что филармонию (или что там у них было) закрыли за ненадобностью.

Что ж, закрыли — значит, закрыли. Вернулись немногие. Оркестр разбрелся по всей стране — парами и тройками, в зависимости от контрактов, и в таком вот распавшемся составе положил начало настоящему таиландскому джазу. Рувим, первый из лучших, получил контракт в «Бамбуковом баре» старого «Ориентла» на берегу Чао Прайи в Бангкоке. Это было все равно что стать королем, потому что отель-легенда, где останавливался еще Сомерсет Моэм, делает репутации раз и навсегда.

Когда-то — в те времена, когда вконец озверевшие американцы еще не вынудили владельцев «Бамбукового бара» запретить там курить, когда влюбленные в музыку не начали по такому случаю пересаживаться на каменную дорожку и газон у окон бара (потому что какой джаз без сигары?), мы с Евгением вошли в этот бар и были вежливо-вежливо передвинуты со столика в приделе на лучшие — вследствие беспокойства — места у самого фортепьяно (потому что придельчик с его тремя столиками был полностью заказан Хассаналом Болкиахом и его друзьями — это султан Брунея, если кто-то не знает); и тут за клавишами в «Бамбуковом баре» возник Рувим и прикоснулся к ним.

Так же, как он прикоснулся к клавишам — но уже в собственном ресторане, — сейчас.

Нет, совсем не так. Тогда, в баре, его короткие пальцы лишь приласкали для начала черно-белый гребешок, сейчас — сейчас весь зал весело замер от клавишно-колокольного звона: вот что такое рука мастера, сильная, уверенная, неостановимая.

И замер с саксофоном у губ Бруно, вздернув бородку, замолчал на время даже ударник — Рувим дорвался, наконец, до своей музыки.

— А плохо ты думаешь о наших таможенниках, — посмеялся Евгений на мои не очень удачные слова в перерыве насчет благосостояния Васи. — Конечно, я мог бы яснее выразиться насчет того, что он тут делает. Он странствует, не сходя с места. У него есть путь. Который дао. Я плохо знаю эту историю, но он… он что-то ищет здесь, в Азии. Он год назад ездил в Шанхай — какие-то дела насчет харбинской эмиграции. И вернулся из Шанхая очень злой. Генконсулом тогда был кто? Иванов-Шанхайский? Нет, наш общий друг Витя, кажется. Но и Витя не волшебник, о шанхайской эмиграции в городе уже давно — только воспоминания, живых никого. И поэтому Вася тут теперь сидит… Да, так вот — ты здорово неправ, комната в доме у Арсения и Гузели — это так, для почета. Потому что, повторю, плохо ты думаешь о наших таможенниках, даже о тех, кого — с конфискацией. У них всего не конфискуешь. Видишь ли, Вася Странник приехал сюда совсем не бедным.

Тут я, в перерыве между двумя сессиями джаза, выслушал совсем уже невероятную историю.

Речь шла о сумме в пару миллионов долларов.

Вася вгрохал их все в студию звукозаписи. То есть в небольшой, хорошо оборудованный домик в Паттае, на верхнем этаже которого он живет, когда нуждается в одиночестве, — и живет совсем не так плохо.

А на нижнем он записал диск.

Он писал его почти год. Это все, что его интересовало тогда в жизни.

Он всегда хотел его сделать, диск, как говорят, много лет помещался в его голове целиком записанным, до мелочей, до всех и всяких оттенков инструментовки. И проблема была лишь в том, чтобы эти оттенки на все сто процентов стали реальностью. Так что оборудование студии было закуплено первоклассное. Рувим и Арсений помогали его освоить.

И не то чтобы Вася надеялся на этом диске заработать — нет, он просто раздает его друзьям, и у нас всех тут, сказал Евгений, этот диск есть. А Вася теперь, исполнив дело своей жизни, воспитывает молодое поколение.

— И что за диск?

— Как бы тебе сказать… Хороший, вообще-то. Немножко в стиле техно. Необычный. Ты такого точно нигде не услышишь. Но он тебе, возможно, его даст, если у него с собой. А если нет, я тебе свой оставлю. А сам потом попрошу у Васи новый. В общем, очень хороший диск, между нами. Рувим ему какие-то треки писал, еще кто-то…

— А студия? — напомнил я.

— Ах, студия, — с удовольствием просветил меня Евгений. — Ты что думаешь, Вася, сделав свое дело, студию забросил, и ее сожрали термиты? Термиты, как это ни печально, сгрызли какой-то очень дорогой рояль Рувима, он его забыл обработать пропиткой. Видишь ли, оказалось, что такого класса студии нет нигде больше в Паттае, надо разве что ехать в Бангкок. А Паттая — это раньше она была дырой, а сейчас… Вот Бруно — ты думаешь, это какая-то шпана подзаборная с саксофоном? Бруно — а это, если ты слышал про такого, Бруно Дабревиль собственной персоной — каждый год сюда приезжает, покупаться, поиграть с Рувимом, но еще и кое-что записать. Здесь, видишь ли, ему хорошо пишется — пляж, девочки, море — и он идет на студию к Васе, делает там основные треки, других студий не признает. И платит Васе очень серьезные деньги. Причем он не один такой. Вот.