Читать книгу "Скиппи умирает - Пол Мюррей"

— Да этому жирному бочонку начхать на человечество, — говорит Деннис. — Все, что ему нужно, — это слинять в Америку, чтобы тусоваться там с другими лохами, которые будут играть с ним в покер на костях и не будут дразнить его толстяком.

— Думаю, ему нелегко приходится, — говорит Скиппи. — Он ведь гений и все такое, а ему приходится торчать тут среди нас.

— Да никакой он не гений! — огрызается Деннис. — Фуфло он собачье!

— Да ну тебя, Деннис! А как же его уравнения? — возражает Скиппи.

— Да! И его изобретения? — добавляет Джефф.

— Что — изобретения? Машина времени — обмотанный фольгой шкаф, к которому присобачен будильник? Рентгеновские очки — самые обыкновенные очки, вклеенные изнутри в тостер? Да как можно верить, что это изобретения серьезного ученого?

Деннис и Рупрехт не дружат. Ясно почему: трудно было бы найти двух более разных подростков. Рупрехт вечно зачарован окружающим его миром, он любит отвечать на уроках и увлекается дополнительными занятиями; Деннис, неисправимый циник, который даже сны видит саркастические, терпеть не может мир и все, что в нем есть, в особенности Рупрехта, и никогда ничем не увлекался, если не считать одной весьма успешной кампании, которую он предпринял прошлым летом, когда решил стереть первую букву в слове “канал”, где бы оно ни попадалось в районе Большого Дублина, а именно — на множестве уличных надписей, гласивших отныне: КОРОЛЕВСКИЙ АНАЛ, ВНИМАНИЕ! АНАЛ, ОТЕЛЬ ГРАНД-АНАЛ. Послушать Дениса — так вся особа Рупрехта Ван Дорена — это всего лишь высокопарная смесь дурацких теорий из интернета и легкомысленного трепа с канала “Дискавери”.

— Но, Деннис, зачем бы ему понадобилось просто выдумывать все это?

— А зачем тут, в этой вонючей дыре, все чем-то заняты? Да чтобы всем казалось, будто он лучше нас. Говорю тебе: он такой же гений, как я! И вот еще что: не верю я в то, что он сирота, это тоже только треп.

Вот здесь мнения Денниса и всех остальных точно расходятся. Да, это верно, что сведения о покойных родителях Рупрехта остаются туманными, если не считать беглого упоминания о том, что отец ловко ездил верхом, “скакал вдоль всего Рейна”, или вскользь брошенных слов о матери, “изящной женщине с красивыми руками”. Верно и то, что, хотя по теперешним рассказам Рупрехта, они были ботаниками и утонули, плывя по Амазонке на байдарке в поисках редкого лекарственного растения, Мартин Феннесси уверяет, что вскоре после своего появления в колледже Рупрехт сообщил ему, будто они были профессиональными байдарочниками и утонули, когда участвовали во всемирном соревновании байдарочников. Но никто не верит в то, что Рупрехт или кто-нибудь другой — за исключением разве что самого Денниса — отважился бы на такую кармически опасную выходку — сочинять ложь о смерти собственных родителей.

Это не значит, что Рупрехт никого не раздражает, что он не отравляет жизнь основной массе учеников. Нет, большинству с трудом удается общаться с Рупрехтом. Но суть в том, что Скиппи по какой-то необъяснимой причине действительно нравится Рупрехт, и потому сложилось так: кто дружил со Скиппи, тот получал в нагрузку и Рупрехта — такой вот 75-килограммовый “подарочек”.

Теперь уже и некоторые другие ребята прониклись к нему симпатией. Может быть, Деннис и прав, может, Рупрехт и в самом деле непрерывно несет чушь — но все равно это совершенно не похоже на все остальное, что они сейчас слышат. Ну вот, проводишь все детство перед телевизором — и уже веришь, что когда-нибудь в будущем все, что ты там видишь, вдруг случится и с тобой: ты победишь в гонках “Формулы-1”, вскочишь в поезд и обезвредишь банду террористов, скажешь кому-нибудь: “Давай сюда свой автомат” и тому подобное. А потом вдруг попадаешь в среднюю школу, и вот уже все расспрашивают тебя о карьерных планах и долгосрочных целях. Постепенно до тебя доходит страшная истина: Санта-Клаус был только верхушкой айсберга, и твое будущее отнюдь не станет катанием на американских горках, как ты воображал, и мир, занятый твоими родителями, мир, где моют посуду, посещают зубного врача, ездят по выходным в гипермаркет “Сделай сам” за напольной плиткой, — все это, в общих чертах, и есть то, что люди подразумевают под словом “жизнь”. И теперь, когда проходит очередной день, кажется, будто захлопнулась еще одна дверь — например, с надписью “ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КАСКАДЕР” ИЛИ “ПОБЕДИТЬ ЗЛОГО РОБОТА”, а потом проходят недели, и все новые двери — БЫТЬ УКУШЕННЫМ ЗМЕЕЙ, СПАСТИ МИР ОТ АСТЕРОИДА, РАЗОБРАТЬ БОМБУ ЗА СЧИТАНЫЕ СЕКУНДЫ — продолжают захлопываться, и уже через некоторое время ты слышишь этот звук с удовлетворением и начинаешь сам захлопывать некоторые двери — даже те, которые захлопывать вовсе не обязательно…

И в начале этого процесса — мрачного процесса избавления от детских мечтаний, который даже в большей степени, нежели игра гормонов или знакомство с девочками, составляет подлинную суть взросления, — Рупрехт с его безумными теориями оказывается, как ни странно, большим утешением.

— Только представьте, — говорит он, глядя в окно, пока остальные сбились в кучку вокруг “Нинтендо”, — все, что сейчас существует, все, что когда-либо существовало — каждая песчинка, каждая капля воды, каждая звезда, каждая планета, сами время и пространство, — все это сжалось в одну безразмерную точку, где не действовали никакие правила и законы, чтобы затем разлететься и стать будущим. Как задумаешься об этом, то кажется, что Большой взрыв — это нечто вроде школы, правда?

— Что?

— Черт побери, Рупрехт, о чем это ты?

— Ну, я вот что хочу сказать: когда-нибудь мы все выйдем отсюда и сделаемся учеными, банковскими служащими, инструкторами по подводному плаванию или управляющими при гостиницах — так сказать, структурой общества. Но пока эта структура, иначе говоря — наше будущее, скомкана и собрана в одной крошечной точке, где еще не действуют никакие законы общества, иначе говоря — в этой школе.

Непонимающее молчание; потом кто-нибудь говорит:

— А я скажу тебе, в чем разница между этой школой и Большим взрывом: в Большом взрыве нет частицы, в точности похожей на Марио. Ну, а уж если есть, эта огромная частица-жеребец, то всю ночь напролет она трахает везучие частицы женского пола.

— Ага, — откликается Рупрехт чуть-чуть грустно и молча стоит дальше у окна, жуя пончик и наблюдая звезды.

Говард-Трус: да, именно так его называют. Говард-Трус. Перья, яйца, подложенные ему на стул, желтая полоса, проведенная мелом на его учительском плаще; а однажды он обнаружил на своем столе целую мороженую курицу — связанную, покрытую пупырышками, униженную.

— Да они так дразнят тебя просто ради рифмы[4], вот и все, — уверяет его Хэлли. — Если бы тебя звали Рей, они дразнили бы тебя Рей-Гей. А если Жак — то дразнили бы Жак-Толстяк. Так уж у них мозги устроены. Все это пустяки.

— Это значит, что они знают.

— Ах, боже мой, Говард! Одна маленькая стычка — и сколько лет с тех пор прошло? Да откуда им знать об этом?