Читать книгу "Маленькое Чудо - Патрик Модиано"

Дождь кончился, когда я дошла до метро на площади Бланш. Я доехала до станции «Порг-Майо», поднялась наверх, и у меня перехватило дыхание: я знала эти места. Я решила, что ночью мне, наверно, снилась первая поездка к новым хозяевам и теперь я переживаю свой сон наяву — весь путь, сначала на метро, потом по улице до их дома, — оттого и возникает ощущение, что я все это уже видела. Я шла по бульвару вдоль Булонского леса, и чем дальше, тем острее становилось это ощущение, я даже испугалась. И стала думать, что, может, мне, наоборот, сейчас все снится. Ущипнула себя за руку, похлопала по лбу, пробуя себя разбудить. Иногда во сне я знала, что опасность, которая мне угрожает, не так страшна, потому что это сон и я с минуты на минуту могу проснуться. Однажды меня даже приговорили во сне к смертной казни — в Англии — и назавтра должны были повесить. Тюремщики отвели меня в камеру, но я была спокойна, я им улыбалась, прекрасно зная, что они останутся ни с чем, а я проснусь в своей комнате на улице Кусту.

Я вошла в ворота, за ними была аллея, посыпанная гравием. Наконец я позвонила у дверей дома номер 70, который выглядел как особняк. Мне открыла светловолосая женщина и сказала, что ее зовут мадам Валадье. Она слегка замялась, произнося слово «мадам», как будто оно было неуместным по отношению к ней, но следовало пользоваться им на людях. Потом, когда рыжий тип из агентства Тейлора меня спросил: «Ну, как вам понравились месье и мадам Валадье?» — я сказала: «Красивая пара». Он, кажется, удивился.

Им было обоим лет по тридцать пять. Он — высокий брюнет, довольно элегантный, с очень приятным голосом, она — пепельная блондинка. Они сидели рядышком на диване, смущенные не меньше меня. Мне показалось любопытным, что они вели себя как временные постояльцы в огромной гостиной на втором этаже, где, кроме дивана и кресла, не было никакой мебели. И ни одной картины на белых стенах.

В тот день мы совершили небольшую прогулку, девочка и я, по аллеям вдоль Ботанического сада. Она молчала, но держалась доверчиво, как будто мы не в первый раз вместе гуляем. У меня тоже было ощущение, что я давно ее знаю и уже ходила с ней по этим аллеям.

Когда мы вернулись, она захотела показать мне свою комнату на третьем этаже, огромную, выходившую окнами на деревья Ботанического сада. Резные панели и две застекленные витрины в нишах по обе стороны камина наводили на мысль, что прежде эта комната служила гостиной или кабинетом, но уж никак не детской. Кровать тоже была не детская, очень широкая, с обитыми шелком спинками. А в одной из витрин стояло несколько шахматных фигур из слоновой кости. Наверняка кровать со спинками и шахматы были здесь, когда месье и мадам Валадье сюда въехали, как и другие вещи, которые прежние жильцы забыли или не успели увезти. Девочка не сводила с меня глаз. Ей хотелось узнать мое мнение о ее комнате. В конце концов я сказала: «Здесь у тебя просторно», и она неуверенно кивнула. К нам присоединилась ее мать. Она объяснила, что они живут в этом доме всего несколько месяцев, но не сказала, где жили до этого. Девочка ходит в школу, совсем рядом, на улице Ферм, и я должна забирать ее каждый день в 4-30. Видимо, в этот момент я и сказала: «Да, мадам». И сразу на ее лице появилась ироническая усмешка. «Не называйте меня мадам. Зовите меня… Вера». Она на секунду запнулась, словно это было вымышленное имя. Пару часов назад, когда она открыла мне дверь, я приняла ее за англичанку или американку, но теперь было ясно, что у нее парижский выговор — в старых романах это называлось «язык предместий».

— Вера — красивое имя, — сказала я.

— Вы находите?

Она зажгла лампу на ночном столике и сказала мне:

— В этой комнате маловато света.

Девочка лежала на паркетном полу возле одной из витрин и, подперев голову руками, с серьезным видом листала школьную тетрадь.

— Ей неудобно, — заметила Вера, — надо найти ей письменный стол, чтобы делать уроки.

У меня опять возникло то же ощущение, что недавно в гостиной: Валадье в этом доме временно. Она, вероятно, заметила мое недоумение и добавила:

— Не знаю, останемся ли мы здесь надолго. И вообще, муж не очень любит мебель…

Она улыбнулась мне все той же ироничной улыбкой. Спросила, а где живу я. Я сказала, что нашла комнату в бывшей гостинице.

— Правда?.. Мы тоже долгое время жили в гостинице…

Она поинтересовалась, в каком районе.

— Возле площади Бланш.

— Да это же квартал моего детства! — воскликнула она, чуть сдвинув брови. — Я жила на улице Дуэ.

В этот момент она напоминала холодных белокурых американок из детективных фильмов. Казалось, ее кто-то дублирует, как в кино, настолько странно было слышать, что она говорит по-французски.

— Когда я возвращалась из лицея Жюля Ферри, я делала крюк и проходила через площадь Бланш.

Она давно не бывала в тех краях. Много лет прожила в Лондоне. Там и познакомилась со своим мужем. Девочка не обращала на нас никакого внимания. Она по-прежнему лежала на полу и что-то писала в другой тетради, не отвлекаясь, с сосредоточенным видом.

— Делает домашнее задание, — сказала Вера. — Вы увидите… в семь лет почерк у нее почти взрослый…

Стемнело, хотя еще не было пяти. Вокруг стояла тишина, такая же точно, как в этот час в Фоссомбронла-Форе, когда мне было столько же лет, сколько моей подопечной. Наверно, у меня тоже в ее возрасте был взрослый почерк. Меня ругали за то, что я не хотела писать перьевой ручкой, а писала шариковой. Я взглянула из любопытства, чем пишет девочка. Шариковой. У нее в школе, на улице Ферм, детям наверняка разрешают писать «биками» с черными, красными или зелеными колпачками. Получаются ли у нее прописные буквы? Во всяком случае, их теперь уже точно не учат вести линию вниз с нажимом, а вверх тоненько.

Они проводили меня вниз. Слева двустворчатая дверь была распахнута в большую пустую комнату, в глубине которой стоял письменный стол. Месье Валадье сидел на краешке и говорил по телефону. Ярко светила люстра. Он говорил на каком-то языке со странным звучанием, который мог бы понять только Моро-Бадмаев, возможно, на степном фарси. Из уголка губ торчала сигарета. Он помахал мне рукой.

— Передайте от меня привет «Мулен-Ружу», — шепнула она, не сводя с меня грустного взгляда, словно завидовала тому, что я возвращаюсь в тот район.

— До свидания, мадам.

У меня это вырвалось случайно, но она опять поправила:

— Нет. До свидания, Вера.

Я повторила:

— До свидания, Вера.

Действительно ли ее так звали или она придумала себе это имя тоскливым вечером во дворе лицея Жюля Ферри, потому что настоящее ей не нравилось?

Она шла к двери мягкой походкой холодных таинственных блондинок.

— Проводи немного мадемуазель, — сказала она дочери. — Ей это будет приятно.

Девочка кивнула и бросила на меня тревожный взгляд.

— Когда темно, я часто отправляю ее погулять, сделать кружок по кварталу… Ей нравится… Она сразу чувствует себя большой. Недавно даже захотела сделать еще один круг… Она тренируется, чтобы перестать бояться…