Читать книгу "Плясать до смерти - Валерий Попов"

— Ну, это мы еще поглядим, — усмехнулась Алла.

— Когда ж мы Настьку-то увидим?! — воскликнул друг.

— Надеюсь, на их свадьбе, — сказала Алка и добавила язвительно: — Если состоится!

Имелось в виду, что вряд ли! То есть нас как будущих родственников и совладельцев ее роскоши не ощущала. Ну что ж. Поглядим.

Пока неплохо и так. Все годы нашей бурной молодости они одалживали нам, пока я не получал гонорар и не расплачивался — по традиции в «Европейской». Лучший в городе кабак! Сациви, сухое вино, бастурма. Тяжелые мельхиоровые ножи и вилки. «Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась!»

— Что-то мы слишком, мне кажется, увлеклись детьми! — прошептал-ла Алла во время нашего танца. Алла ревновал-ла!

— А?! — рявкнул я. — Плоховато слышу!

Следующий танец я исполнял с Нонной.

— А когда мы Настьку-то в ресторан приведем? — вздохнула Нонна. По ее понятиям образование надо начинать здесь.

— Ну, в ресторан ей рано еще! — увильнул я.

Ушел, от обеих!

— Что-то вы долго, Валерий, не были! — умильно улыбаясь, встретила теща.

— Сценарий писал! Между прочим, фильм запускается!

— Я тоже снималась в кино! — Толстая теща сверкнула очками.

Да, было такое.

— Ну тогда вы тем более должны меня понимать! — склонил ее к союзничеству. — А ты чего, Настька, сонная такая?

— А ты возьми ее в свое кино! — радостно воскликнула Нонна.

— Рано нам еще, правда, Настенька? — засюсюкал дед. Все тут заискивали перед Настенькой. Забаловали! Сидела важная, как Будда. Но не как Будда — мрачная. Что тут станется с ней?

— Ты, Катя, когда начала сниматься? — с ехидцей обратился тесть к теще. Взял на себя сегодня функции главного весельчака. Вообще он мужик неплохой. — В двадцать?

— В девятнадцать! — сложив губы бантиком, кокетливо сообщила теща. Теперь, конечно, в это трудно поверить.

— Ну вот видишь, Настька! Рано еще тебе! — Дед попытался пощекотать Настю, но та не реагировала.

Они, конечно, переживали, что мы ее увезем. Но не век же ей здесь сидеть, толстеть!

— Мы с тобой на море поедем, кино снимать! — сообщили мы Насте, когда вышли на прогулку на Ольгин пруд.

— А дети там будут? — серьезно поинтересовалась Настька.

— Дети? — Я на мгновение задумался. — Обязательно!

Для драматизма, чтобы лучше запомнилось, позвонил в полпервого ночи. Сняла трубку Алка, потом друг Кузя в своей комнате.

— Привет! — заорал я, зачем-то изображая, что звоню из шумного помещения. — Не хотите в Ялту поехать, на съемки моего фильма?! Полный ажур!

— А что? Отлично! — бурно обрадовался он, но, наткнувшись на холодное молчание супруги, умолк.

Алка помучила нас молчанием.

— Что ж, можно, — многозначительно сказала она, словно намекая на что-то за кадром.

— Ой! А как же детей мы оставим?! — встревожился Кузя.

— Ничего! Перебьются! — хладнокровно произнесла Алла.

— Ну почему — оставим! С собой возьмем! — произнес я радушно.

Теперь молчание Алки было другим. Более глубоким. «Ах вот как?» Она-то надеялась, хотя бы на юге, на прежний разгул. Это ведь я ее с Кузярушкой познакомил — честнейшим человеком!

Теперь и я паузу не собирался прерывать! Долго молчали. Перемолчал ее!

— Да, я же и забыла, ты теперь у нас друг детей! — усмехнулась она.

Дети — святое.

В Ялту ехали поездом, демократично, со всей съемочной группой, но своим купе, с Кузей и Аллой, и встретились наконец-то наши детишки. Но — не сошлись!

Их Тим ходил по всему поезду, настырно приставая с разными просьбами то к мирно пьющим кинооператорам, то к младшим администраторам, и все время возвращался с какой-нибудь добычей: то конфеткой, то каким-то красивым шурупом. Бережливо прятал в свой ранец, Насте не давал.

Та, насупленная, лежала на верхней полке, видимо, обиженная недостатком внимания. Да, с Тимом они вряд ли сойдутся, увы! То я, то Кузя, то Нонна время от времени заглядывали к Насте на полку, пытались ее смешить.

На остановках вытаскивали ее, ходили по платформе. Покупали сначала картошку с укропом, а потом уже вишню в газетных кульках, промокших пятнами.

И вот на длинном, тоскливом перегоне Настя вдруг тяжко вздохнула, свесила свои тонкие ножки (я помог ей слезть), села против Тима и спросила решительно:

— Тим! А ты любишь животных?!

Он даже перепугался.

И вот — море, солнце! Вокзал в зелени!

Увидев меня с моей свитой на платформе, Ухов оторопел.

— А… — Он пытался что-то вымолвить, но не смог.

— Входит в стоимость блюд! — ответил я фразой загадочной, а поэтому неопровержимой и обвел плавным жестом своих.

— А я, — наконец выговорил он, — сделал тебе люкс в гостинице. На двоих! — тихо добавил он, точно не зная, с кем я тут ближе.

Да я и сам этого точно не знал. Лет пять назад радостно поселился бы с Кузей — и уж мы бы!.. Но не сейчас.

— Нас шестеро, — мягко сказал я.

— Ну тогда с Худиком разговаривай! — Ухов махнул рукой в сторону директора, скромно маячившего в начале платформы, и помчался встречать других.

Ухов со своими приближенными жил в отеле, похожем издали на парус в небе, и заезжал к нам на белом автомобиле лишь на минутку перед съемками — вместе со мной «помечтать», как называл он это.

Мечтали по обыкновению на террасе ближнего кафе, где мы завтракали с семьями и где, помимо прочего, готовили отличные чебуреки. Эти «мечтания» за вкусным завтраком под сенью цветущих магнолий, не скрою, мне нравились. Свои «задумки» я набрасывал шариковой ручкой на мягких салфетках, точнее даже на половинках их, — бережливые хозяева кафе разрывали салфетки по диагонали.

— Так! — Ручка втыкалась в салфетку. — Про что фильм?

— Это уж ты нам должен сказать! — благоухая отличным коньяком, говорил Ухов.

— Так. — Ручка начинала двигаться. — Сознательные школьники… Стоп! Какие школьники? Дети-революционеры помогают чекистам, спасая золото партии от рук… кого?

— Какое золото партии? — терялся Ухов. В царившей политической неразберихе все могло быть.

— Ну не партии… Империи! Его пытаются увезти. Есть у тебя чекисты?

— Был один. — Ухов, надо признать, плохо соображал там, где требовалось хоть малейшее умственное напряжение. — Но уехал.

— Зачем?

Ухов беспомощно озирался.

— Вызвали на другой фильм! — говорила Ядвига, красавица помощница, строго следившая за тем, чтобы Ухов не перенапрягался.