Читать книгу "Дэнни - чемпион мира - Роальд Даль"

Теперь я должен немного рассказать вам о мистере Викторе Хейзле. Он был пивоваром и владел огромной пивоварней. Богатый до ужаса. Его владения простирались на целые мили по обе стороны долины. И все земли справа и слева от дороги тоже принадлежали ему. Все, кроме маленького клочка земли, на котором стояла наша заправочная станция. Крошечный островок посередине океана владений мистера Хейзла.

Он был величайший из снобов, высокомерный тип, который общался только с правильными, с его точки зрения, людьми. Он охотился с собаками, устраивал вечеринки и носил смешные жилеты. Каждый день, кроме уик-эндов, мистер Хейзл, направляясь к себе на пивоварню, проезжал мимо нашей заправочной станции. Иногда мельком в окне его огромного серебристого «роллс-ройса» можно было заметить розовое, словно у поросёнка, распухшее от слишком большого количества пива лицо.

— Нет, — сказал отец, — я не люблю мистера Виктора Хейзла. Не могу забыть, в каком тоне он разговаривал с тобой в прошлом году, когда заезжал на заправку.

Я тоже этого не забыл. Мистер Хейзл остановил свой огромный сверкающий «роллс-ройс» около колонки и сказал мне:

— Заправь бак как следует.

Мне тогда было восемь лет. Из машины он не вышел. Протянул мне ключи от крышки бака и рявкнул:

— И не распускай свои руки-крюки, понял?

Я ничего не понял, поэтому переспросил:

— Что вы имеете в виду, сэр?

На сиденье рядом с ним лежал кожаный кнут для верховой езды. Он взял его, свернул и наставил на меня как пистолет.

— Если ты оставишь хоть один след от своих пальцев на моей машине, я выйду и задам тебе хорошую порку.

В этот момент отец выскочил из мастерской ещё до того, как мистер Хейзл успел закрыть рот. Большими шагами подошёл к машине и положил руки на опущенное стекло.

— Мне не нравится, как вы разговариваете с моим сыном, — сказал он устрашающе спокойным тоном.

Мистер Хейзл даже не взглянул на него. Он сидел в своём «роллс-ройсе», устремив взгляд своих поросячьих глазок прямо перед собой. Только в уголках его губ появилась высокомерная ухмылка.

— У вас нет причин угрожать ему. Он ничего плохого не сделал.

Мистер Хейзл продолжал делать вид, что моего отца не существует.

— В следующий раз, когда захотите кого-нибудь выдрать, подыщите человека своей комплекции. Например, меня.

Мистер Хейзл остался недвижим.

— А теперь уезжайте, пожалуйста. Мы не желаем вас обслуживать.

Он взял из моих рук ключ и бросил его в окно. «Роллс-ройс» быстро скрылся из виду в облаке пыли.

На следующий день к нам приехал инспектор из местного департамента здравоохранения, как он сказал, проверить санитарное состояние нашего фургона.

— Зачем вам понадобилось проверять наш фургон? — поинтересовался отец.

— Чтобы выяснить, пригоден ли он для жилья. В наши дни людям не разрешается жить в грязных лачугах.

Отец показал ему фургон, в котором не было ни единого грязного пятнышка и в котором, как всегда, было очень уютно. Инспектору пришлось уйти ни с чем.

Вскоре после этого к нам пожаловал другой инспектор и взял на пробу бензин из баков, хранившихся в подвале. Отец объяснил мне, что инспектор хотел проверить, не смешиваем ли мы сорта бензина, как это делают многие владельцы заправочных станций в округе. Но, конечно, мы этим не занимались.

Недели не проходило, чтобы к нам не нагрянул какой-нибудь проверяющий. Можно не сомневаться, говорил отец, что за всем этим действовала длинная и сильная рука мистера Хейзла, который пытается согнать нас с земли.

Думаю, теперь вы понимаете, почему моему отцу доставляло определённое удовольствие охотиться во владениях этого господина.

В этот вечер мы замочили на ночь изюм.

Следующий день был днём охотничьим. С самого утра отца охватило радостное волнение. Была суббота, поэтому я остался дома. Почти весь день мы провозились в мастерской, прочищая от осадка цилиндры «остина седьмого», принадлежащего мистеру Претчету. Это была замечательная маленькая машина выпуска 1933 года, настоящее чудо из чудес, которая бегала так легко, будто ей было не сорок с лишним лет, а куда меньше. Мой отец говорил, что эти «остины-семь», в своё время известные под названием малютки «остины», были самой удачной моделью из всех, когда-либо увидевших свет. Мистер Претчет, у которого была ферма по выращиванию индеек недалеко от Айлсбери, очень гордился своим «остином» и всегда ремонтировал его только у нас.

Ближе к вечеру отец сказал:

— Я хотел бы уйти в шесть часов. Тогда доберусь до леса как раз, когда начнёт темнеть, в сумерках.

— Почему тебе нужно попасть в лес именно в сумерках?

— Потому что в это время в лесу всё покрывается серой дымкой. Ещё вполне можно передвигаться, но и остаться самому незамеченным. А в случае чего легко спрятаться среди теней, которые чернее волчьей пасти.

— А почему бы тебе не дождаться полной темноты? Тогда тебя никто не разглядит.

— Но тогда ничего и нё поймаешь, а ведь идёшь-то именно за этим. С наступлением ночи фазаны разлетаются по своим гнёздам среди деревьев. Они такие же птицы, как все. Никогда не спят на земле. Сумерки, — добавил отец, — начинаются на этой неделе в семь тридцать. До леса не меньше полутора часов ходу, так что, хочешь не хочешь, а придётся уйти не позже шести.

— А какой метод ты собираешься использовать: «Шапку-самоклейку» или «Конский волос»?

— «Шапку-самоклейку». Уж больно он мне по душе.

— А когда ты вернёшься?

— Думаю, часов в десять. В худшем случае — в половине одиннадцатого. Обещаю, в половине одиннадцатого буду дома. Ты уверен, что сможешь остаться один?

— Совершенно уверен. Но с тобой ведь будет всё в порядке? Правда, папа?

— Конечно, не волнуйся, — сказал он, обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Но ты ведь говорил, что в вашей деревне не было ни одного мужчины, которого рано или поздно не подстрелили бы сторожа.

— Ах да. Я это говорил? В те времена сторожей было куда больше, чем сейчас. Они подстерегали буквально за каждым деревом.

— А сколько сторожей в лесу мистера Хейзла?

— Не так много. Совсем немного.

По мере того как день угасал, мой отец становился всё более возбуждённым. К пяти часам мы закончили работу над малюткой «остином» и выкатили его на дорогу, чтобы опробовать.

К ужину, состоящему из сосисок и бекона, мы приступили совсем рано — в половине шестого. Отец почти не притронулся к еде. Ровно в шесть часов, поцеловав меня на прощание, он сказал: