Читать книгу "О суббота! - Дина Калиновская"

«Ревекка! — горько думал Саул Исаакович. — Бедненькая уверена, что никто в мире не знает, как они жили после Ясных Окон, что можно скрыть от людей, если ходить не в общую баню, а в отдельные номера. Она говорила, что не желает, чтобы обсуждали ее ночную жизнь.

«Их ночи! — думал он. — О Господи!»

Некоторое время ночи были молчаливыми, иногда — с бледными утешениями. Потом бессонными, с плачем, с истерическими выбеганиями на кухню, с ужасными словами. А потом опять без утешений и без истерик. Они жили по-старому, спали вместе, но перенесли к себе в спальню кроватки дочерей. Вторая комната стала парадной. И в эту комнату он притащил вернувшегося в их город Мишку Изотова, холостяка. С умыслом притащил. Единственного, кто знал. С тайной мыслью притащил: «Пусть будет, что будет! Дикая моя птица, ты — свободна!»

Мишка был строг. Но через месяц Саул все увидел в их глазах и услышал в их смехе и в их молчании.

Какой был год!

Ревекка готовила в тот год вдохновенно. Миша давал в семью деньги, а Ревекка чуть не ежедневно бегала на Привоз. В кухне благоухало, стол накрывался даже в будние дни чистой скатертью. А ночью, лежа рядом с Саулом, Рива болтала о мелочах дня. Вот какой был год.

Испортил все он сам. Однажды утром, забыв нечаянно папку с отчетом, помчался обратно. Всего пять минут прошло, как он захлопнул дверь.

«Всего пять минут!» — думал он и надеялся на эти пять минут.

Он вошел, взял на столе бумаги и сразу вышел. Но тайна, хоть и была тайной только для видимости, перестала быть тайной вообще.

Миша съехал. Миша сказал:

— То было грехом, а это было бы свинством.

А Маня ничего не знала. Весь тот чудный год она ходила к ним в гости. Еще через год они поженились — Маня и Миша.

Миша любил декламировать стихи Валерия Брюсова «Мой дух не изнемог во мгле противоречий». Но они, и Миша и Ревекка, долго еще терзались, при встречах тяжело не смотрели друг на друга.

По ноздреватой стене крепости поднималась гусеница.

«Зачем? — подумал о ней Саул Исаакович. — Зачем она тащится по каменной пустыне, когда нужные ей листья совершенно в другом направлении? Роскошная! Пушистая! Прямо-таки драгоценность из музея! Несчастная, не знает, что делает! Ей кажется, что она ползет по дереву и скоро достигнет изобилия!»

Саул Исаакович подставил палец под ее движение, похожее на дыхание. Гусеница наползла, цепко облепилась. Но только Саул Исаакович перенес ее на траву, упруго развернулась и бесповоротной волной упрямо полилась к стене.

«Вполне возможно, — каялся Саул Исаакович, — ей от рождения предопределено однажды совершить бессмысленное путешествие. Очень вероятно, что сверху она уже не пешком сойдет, а слетит на шелковых крыльях. Природа!» — восхитился он затейливости и утонченности всякого земного устройства. Вот тут-то от стены крепости отслоился больной из госпиталя в байковом халате незаметного военного цвета. Он оказался узкоглазым стриженным под машинку новобранцем.

Молодые солдаты действовали на сердце Саула Исааковича определенным образом: ему нестерпимо хотелось кормить их булочками с изюмом.

Солдат подошел близко, но заговаривать не торопился.

— Не заболел бы — не увидел бы моря, — помолчав, сообщил он. — В общем, повезло!

— Это — смотря какая болезнь, — возразил Саул Исаакович.

— Плеврит, — пожаловался солдат.

— А врачи разрешают гулять по сырой погоде?

— Окно палаты не смотрит на море, — объяснил солдат.

— А родители? Мама, папа — где проживают?

— Казахи мы.

— А!.. И как же тебя зовут?

— Симбек. Симбек, Симбек, — трижды повторил солдат, привыкший, очевидно, к переспрашиванию.

— Огромная страна! Я был в Казахстане. Верблюды! Лошади! Юрты! Но что такое — ваши женщины! — говорил Саул Исаакович размеренным тоном человека, имеющего вкус к неторопливой восточной беседе. — Я не говорю — молодые, это не надо обсуждать, молодые везде замечательны, правильно? Но — старые! Старые женщины у вас прекрасны.

А гусеница тем временем доползла уже до верхнего ряда каменной кладки — Саул Исаакович не упускал ее из виду. Он вдруг загорелся желанием немедленно отправиться в Казахстан.

«Изумительный край! Юрт, — допускал он, — нет, но люди те же! Приятные люди, особой красоты лица, особой легкости фигуры!»

Он ясно вспомнил четырех старух в черных платьях и мягоньких сапожках. Они сидели возле теплой стены большой юрты и белые платки обвязывали их лбы, и так красиво свисал от виска вдоль щеки длинный угол. Все четыре были сухощавы и сидели на корточках бесподобно гибко, как девочки. Они смотрели мимо эвакуированных, только что прибывших, и разговаривали между собой. Эвакуированные ждали кого-то, и ожидание затянулось. Старухи не понимали языка и ничего не предлагали купить. Но мальчик, годовалый мальчик слез с чемодана и приковылял на кривых ножках к их стройным коленям. Тогда было принесено молоко в мисках, лепешки и масло, а денег старушки брать не захотели. Правда, вначале они удостоверились: обрезан ли мальчик. Оказался — обрезан.

— Киргиз на казаха похож?

— Киргиз?

— Ну, ты своего сразу узнаешь? Не перепутаешь с киргизом или, к примеру, с монголом?

— Я? — Симбек захохотал, даже запрокинул на спину круглую голову. — Как я спутаю?

Киргиз — какой? А монгол — какой? А казах какой!..

Что-то все-таки помнил Саул Исаакович, что-то касающееся войны и военной славы казахов, что полезно было бы знать скуластенькому, но что именно — вспомнить не мог и злился на себя. А надо было бы показать, считал он, что старый человек, живущий далеко от Казахстана, знает о казахском народе нечто такое, о чем молодой человек и понятия, может быть, не имеет.

— Уверяю тебя, — сказал Саул Исаакович, так ничего и не вспомнив, кроме юрты и старух, — сейчас будет кошмарный дождь. Мне кажется, нам пора идти.

И Саул Исаакович сделал шаг и поднялся на высокий порог арочного проема. Симбек немедленно и беспрекословно послушался, трогательно поплелся за ним, подгребая тапочками. Вдруг остановился.

— Что там?

На внешнем рейде недалеко от маяка качался перископ.

— Подводная лодка, ничего особенного, — голосом недовольной няньки заворчал Саул Исаакович. — Идем, уже капает.

Но лодка всплывала. Парень просто застыл.

— Ох, промокнем.

Лодка всплывала медленно. С еле заметной постепенностью плешь вокруг перископа вырастала в длинную покатую спину. «28». На весь порт ослепительно сверкнул ее белоснежный номер.

«Зачем она всплывала, чтобы сразу же с той же медленностью опять погрузиться в только ей доступную пучину?» — озадачился Саул Исаакович.