Читать книгу "Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон"

— Обычно слишком поздно, — произнес Казанова. — Только не надо думать, что вы убедили меня…

Граф слегка улыбнулся, но старые глаза Казановы даже при свете свечей заметили это.

— Вы улыбаетесь! — резко сказал он. — Но я в самом деле так считаю. Не приемлю я и вашего нелепого предположения, будто непроизвольно написал то, что хотел скрыть. Ни один писатель с таким утверждением не согласится. Но я готов признаться — если угодно, даже покаяться, — что не все в моей жизни происходило так, как я это описал, да и не все я предал бумаге. Но напиши я всю правду, даже вы признали бы, что по крайней мере однажды я любил и был любим за свои личные качества. Историю этой любви я вынужден скрывать.

— Что же могло помешать кавалеру де Сенгальту, — вежливо осведомился граф с легкой скукой в тоне, — рассказать правду о своей любви в манускрипте, предназначенном лишь для ближайших друзей и грядущих поколений?

— Отличный вопрос! — пылко воскликнул Казанова. — Но, милостивый государь, это не просто любовная история. Тут замешаны дела государственные…

Граф поднял брови.

— Дела государственные всегда становятся со временем известны, да и вы сами…

— В данном случае я дал клятву молчать под угрозой…

Граф слегка передернул плечами, но благоразумно промолчал.

— Уж не намекаете ли вы, что я давал клятвы и не держал их? — заметил Казанова, невольно улыбнувшись. — Признаюсь, так бывало. Но эту клятву я могу и должен сдержать. Весьма сожалею. Мне бы очень хотелось рассказать вам, как все было на самом деле… но я не имею права назвать имя дамы.

— Чего вы опасаетесь? Какое иностранное правительство может до вас добраться, пока вы находитесь под покровительством Вальдштейна? Если, конечно, — не без издевки добавил он, — вы — столь важная персона, что из-за вас стоит начать войну!

— Вы не венецианец, — сказал Казанова с легкой дрожью в голосе. — И вам этого не понять. Вас обманывает слово «республика», и вы полагаете, что в Венеции царит большая свобода, чем в монархиях. Да, конечно, у венецианцев нет короля, и ни один венецианец не может носить иностранного титула — разве что он человек маленький и ему, как подачку, дадут такой титул. Но правит Венецией — несмотря на внешний народный характер правления — тирания богатого, могущественного и очень ограниченного меньшинства с жесткой внутренней дисциплиной, которое осуществляет свою власть с помощью самой вероломной и бессовестной тайной полиции, обладающей почти неограниченными правами. Я, говорящий сейчас с вами, знаю изнутри Пьомби, венецианскую государственную тюрьму, где царит тирания Триумвирата, так что я знаю, о чем я говорю. С моей стороны неблагоразумно даже намекать на это. Вы и не представляете себе, как неумолимо мстителен Триумвират… вы не представляете себе, как всесильна полиция, как она умеет выследить и убить приговоренного венецианца. Они не часто прибегают к такого рода методам, ибо недостаточно сильны, чтобы бросать вызов более могущественным державам, но в данном случае — могут. За всей этой историей, связанной со мной, скрываются тайны, о которых я могу лишь догадываться, а о других даже и не подозреваю… Я старый человек, граф, но мне что-то не хочется умереть по приказу Триумвирата от руки убийцы.

Граф слушал эту длинную речь Казановы сначала со скептическим безразличием, затем с легким недоумением, затем с изумлением.

— Да неужели вы не слышали?

— Не слышал о чем?

— Разве вы не просматриваете газеты?

— Иногда, — Казанова состроил гримасу. — Но как можно реже. Что они могут нам рассказать — разве что о незаслуженной победе санкюлотов и черни!

— Ну, я-то считал, что вы будете первым, кто здесь об этом узнает. Как же могли вам не сказать? Какие тупицы эти богемцы…

— Но что же это за новость, которую мне следовало бы знать? — прервал его Казанова. — Уж не умер ли гражданин Бонапарт?

— Нет, друг мой, — с циничной улыбкой ответил граф. — Войска генерала Бонапарта заняли Венецию.

— Что?! Никогда не поверю!

— И тем не менее это правда: Светлейшая республика Венеция перестала существовать. У Бонапарта спросили, какие будут приказания, и он мимоходом бросил: «Эта республика прожила достаточно долго». После чего высокопринципиальные республиканцы, его лакеи, мигом уничтожили старейшую в мире республику, а сейчас грабят труп. Несомненно, чтобы приободрить другие республики, как сказал бы Вольтер. Но вот газета — прочтите, что тут написано.

Казанова машинально взял газету, провел раз-Другой рукой по лицу и уставился на страницу, явно ничего не видя, несмотря на то что надел очки с сильными стеклами. Граф с изумлением заметил, что в глазах старика стоят слезы, а губы что-то шепчут. Молитву? Нет.

— Паоло Анафеста — шестьсот девяносто седьмой; Марчелло Тельяни — семьсот семнадцатый; Орсо Ипато — семьсот двадцать шестой; Мастро Милее — семьсот тридцать седьмой; Орсо Диода-то — семьсот сорок второй…

Это был перечень тысячелетнего владычества венецианских дожей с датами начала их правления, которые каждый венецианский ребенок знает со школы…

Казанова перечислил позабытые имена, бормотанье затихло, и надолго воцарилась тишина. Внезапно полено в камине разлетелось на куски, взметнулся фонтан искр и на мгновение вспыхнуло пламя. Казанова поднялся, бросил в камин вылетевшую головешку, чтобы она не прожгла деревянный пол, затем, повернувшись спиной к графу, прошел в противоположный конец библиотеки и стал возиться с крышкой грубо сколоченного сундука, стоявшего в углу. Когда он вернулся, очков у него уже не было; улыбаясь как ни в чем не бывало, он нес новую бутылку шампанского.

— Прошу извинить мои дурные манеры, — сказал он и принялся открывать бутылку, — ваша новость потрясла меня.

— Это я должен просить у вас извинения за то, что принес такую весть. Но я считал вас слишком большим космополитом…

— Даже у космополита могут быть тщетные сожаления, — прервал его Казанова; пробка от шампанского хлопнула. — История Венеции не скоро забудется, хотя начало ей положили герои, а в конце были такие люди, как я.

— Во всяком случае… — начал граф, принимая из рук Казановы бокал. — Да, я с удовольствием отведаю этой великолепной ветчины… Во всяком случае, теперь вы можете уже не опасаться мести со стороны Триумвирата.

— Хотелось бы мне так думать, — уныло произнес Казанова. — Не очень-то приятно, взяв грязную газетенку, узнать, что твоей страны больше нет. Но давайте выпьем — да будет проклята чернь!

— От всей души!

— И раз уж я удерживаю вас здесь, хотя вы, несомненно, предпочли бы лежать сейчас в постели, — добавил Казанова, с превеликой ловкостью отрезая ломтики ветчины, — и раз мне теперь нечего бояться Совета десяти, или Триумвирата, или венецианских сбиров, так и быть, расскажу вам эту историю, которую мне пришлось изрядно исказить в моем манускрипте…

— Историю любви?