Читать книгу "Корабль дураков - Грегори Норминтон"

Пловец открыл было рот, чтобы поблагодарить за комплимент.

Шут: Сдается мне, у тебя пересохло в горле. Давай-ка выпьем по чарке.

Пловец: Но я еще не закончил…

Шут: БОЛЬШЕ НИКТО НЕ ЖЕЛАЕТ ПОТЕШИТЬ НАС ДОБРЫМ РАССКАЗОМ? Или балладой? Или, может быть, бабкиной сказкой? У нас как раз есть одна старая бабка.

Шут с облегчением видит, что пьяная баба поднялась на ноги.

– Сам ты старая бабка, – заявляет она. – Пустозвон с бубенцами.

Пловец: Эй… погодите… бултых!

Пьяная баба: Есть у меня, что рассказать. История моя не такая мудрено-замысловатая, но зато всяко уж посмешнее будет.

Пловец: Погодите. Я еще не закончил.

Певцы-горлопаны (обращаясь к пьяной бабе): Ну, давай начинай уже.

С небывалым воодушевлением вся команда сбивается в тесный кружок вокруг пьяной бабы, так что пловец теперь видит лишь спины.

– История давняя, – говорит пьяная баба. – В первый раз я её слышала еще ребенком. И потом, но уже поподробней, когда у меня пришли первые крови. Рассказала мне эту историю повитуха из нашей деревни, госпожа Фибула, женщина во всех отношениях достойная и мастерица трепать языком, уж такая была она сплетница – все про всех знала. Да, понятное дело, я женщина необразованная и простая. Красивых словес я не знаю и премудростей стиля не разумею, хотя был у меня один шибко умный школяр, так чудно изъяснялся, и может, что-то мне в память и въелось из его гладких речей. Хотя, ну его: буду рассказывать так, как услышала эту историю от госпожи Фибулы. А она, повторюсь, была мастерица рассказывать всякие байки. Только это не байка, а истинная правда.

Стало быть, я начинаю.

Рассказ пьяной бабы

Повесть о грандиозных деяниях и талантах Белкулы, молочницы, и ее увечного спутника по прозвищу Колпачок, поведанная изначально госпожой Фибулой и пересказанная здесь по памяти.

Книга первая

О рождении Белкулы

Однажды утром на сеновале Хильдегард ван Тошнила, взбесившись от соков, бродивших в крови, подставила голую задницу солнцу, чей небесный огонь тут же попал под затмение тени некоего Мартина, работника с фермы. Вскорости обнаружив, что в утробе ее зреет плод от внебрачных забав, Хильдегард (единственная дочь Освольта ван Тошнилы из купеческого сословия) в отчаянии стала пить травы, надеясь на благополучный выкидыш. Рези и судороги в животе, жуткий понос и потоки неудержимой мочи – таков был результат пития отравы, в силу чего дальнейшие поползновения Мартина в плане плотских утех сделались невозможными, но плод в утробе Хильдегард остался нетронутым. И лишь поразительная дородность позволяла девице скрывать в складках жира растущий живот, признак стыдобищи и позора.

Прошел положенный срок, и в одну зимнюю ночь Хильдегард разрешилась от бремени девочкой; только роды, понятное дело, проходят не дома, а в канаве в снегу. Тяжело дыша и истекая кровью, Хильдегард на ватных ногах уходит себе восвояси, стараясь не слушать жалобных писков младенца. В обледенелой канаве колотится крошечное сердечко; крошечное, словно яблочко от лесной дикой яблони. Маленькие ручки хватаются за оборванную пуповину – ищут материнский палец. И вдруг ребеночек резко дергается, словно в судороге: легкие раскрываются, девочка выкашливает слизь и заходится истошным криком. Иииииии! Иииииии! Кровь стынет в жилах от этих воплей. Ааааааа! Ааааааа! Крик новорожденного младенца проносится над спящим Варенбургом, врываясь в сны фермеров и портных, жестянщиков и гвоздарей, гончаров, нищих, воров и лавочников. Даже сам Освольт ван Тошнила в своем ночном колпаке из тафты стонет во сне и ворочается на постели, сражаясь с кошмаром в самых глубинах денежных сундуков, в каковые давно превратилась его душа – с кошмаром, рожденным первыми криками своего злосчастья.

О младенчестве Белкулы и о том, как была она спасена

Что может спасти новорожденного ребенка, брошенного в ледяной канаве? По всем законам девочка должна была замерзнуть до смерти, а ее душа – отлететь в вечную ночь, в бесконечную пустоту, где, как говорят святые отцы, пребывают все некрещеные души. Однако неисповедимы пути Господни, и Отец наш небесный привел к тому месту дикую кабаниху, каковая искала под снегом каштаны, когда все звери лесные спали, укрывшись от мороза в берлогах и норах, а птицы сидели, нахохлившись, на ветвях, – и кабаниха нашла малышку и приняла ее жалобный писк за визг голодного поросёнка. Кабаниха осторожно присела и прижалась к ребенку, согревая его густой шерстью. Девочка нашла ротиком сосок, набухший молоком, и присосалась к нему крепко-крепко, и вцепилась ручонками в шерсть лесной твари; и так кабаниха принесла малышку в ее первый дом, где та научилась ходить – как ее братья и сестры – на четвереньках, вынюхивать грибы и коренья и не стыдиться своей наготы.

Если кто-то не верит, что это возможно, пусть вспомнит о том, что в истории есть и другие примеры, когда звери воспитывали человеческих детенышей; и раз уж так повелось от веку, что человек стоит выше всех тварей земных, это лишь справедливо, что иногда сей непреложный закон изменяется в прямо противоположную сторону – в Дни Беспорядков[11] даже самый последний дурень может стать королем. А наша малышка, надо сказать, не была обделена достоинствами; смышленая, ловка и проворная, она во многом превосходила своих сотоварищей из свинячьего племени и оставляла свои экскременты везде где хотела. По силе телесной (пусть и не сравнимой с кабаньей мощью) она превышала все нормы, установленные природой для дщерей человеческих, и была истинным Геркулесом среди «слабого пола».

Но об этих достоинствах и о той пользе, каковую она извлекла из них позже, – о том речь пойдет в свое время. Сейчас же мы перенесемся вперед во времени (опустив девять месяцев) – в тот знаменательный день, когда барон Энгерранд де Оорлогспад затеял охоту. Во дни мира воинственный аристократ не пренебрегал тренировками своего жеребца, дабы тот был в надлежащей форме, если вдруг грянет война, каковую барон почитал делом для благородного мужа весьма подходящим и к тому же доходным. Итак, Энгерранд де Оорлогспад выехал на охоту. Бока его жеребца покрывала попона из алой с золотом парчи. В таких же алых камзолах, отделанных золотой парчой, были и слуги барона, которые прочесывали кустарник в поисках свирепого зверя и в ожидании хозяйских милостей.

В тот день кабаниха со своим выводком мирно дремала в папоротнике, как вдруг почуяла запах гончих. Внезапно лес наполнился ревом охотничьих рожков, и дитя, воспитанное кабанами, в страхе зарылось в шерсть своей мамки-кормилицы. Свора гончих уже приближалась. Спрятаться было негде, да и как спрячешь звериный запах от чутких собачьих носов?! Кабаниха обезумела от лая и рева рожков, но когда псы приблизились к месту, где она затаилась со своими детенышами, она вырвалась из укрытия. Увидев добычу, охотники радостно завопили, кони же забеспокоились и едва ли не сбились с шага. Псы попытались вцепиться кабанихе в горло, но та стряхнула их с себя, как репей. Лучники натянули луки. Стрелы посыпались градом: двадцать девять – впустую, но тридцатая сделала свое дело. Раненная в живот, кабаниха почувствовала, как ее задние лапы дернулись и забились; она вслепую рванулась сквозь заросли, но боль неотступно следовала за ней по пятам.