Читать книгу "Сатана в Горае - Исаак Башевис Зингер"

— Что делается! Кровь в синагоге!

— Бинуш — безбожник! — заревел Мордхе-Йосеф, наклонился и вдруг бросился с костылем вперед, как на врага. — Вырвать его! С корнем!

По его ярко-рыжей бороде бежали струйки крови, глубокие морщины прорезали низкий, желтоватый, как из пергамента, лоб. Реб Сендерл, тоже давний враг раввина, подхватил:

— Не может реб Бинуш, этот маловер, идти против всего мира!

— Сволочь! — крикнул кто-то, и было непонятно, о ком он: о раввине или о его противниках.

— От таких все наши беды!

— Из-за их грехов!

— Скотина!

— Горе нам, евреи! — махал кулаками Мордхе-Йосеф. — Эта сука Бинуш не верит в Мессию!..

— Саббатай-Цви — лжемессия! — вдруг крикнул кто-то тонким мальчишеским голосом.

Все обернулись. Это был Ханина, молодой парень, уже успевший жениться и развестись, из тех, кто недавно поселился в Горае. Высокий, близорукий, с продолговатым бледным лицом и пучками рыжеватых волос на подбородке, он жил за счет общины и был одним из лучших учеников реб Бинуша. Его кафтан всегда был расстегнут, камзол тоже, так что виднелась тощая, волосатая грудь. Он стоял, опершись на стол, моргал маленькими, подслеповатыми глазами, глупо улыбался и ждал, что сейчас кто-нибудь подойдет и начнет с ним спор. Тогда-то он и покажет свои знания. Мордхе-Йосеф давно недолюбливал Ханину за то, что тот помнит наизусть сотни страниц Талмуда и вечно лезет, куда не просят. Он подскочил к Ханине с неожиданным проворством калеки, который настолько разозлен, что позабыл о своем увечье.

— И ты туда же, падаль вонючая? — взвизгнул он. — А ну, хватайте его!..

Несколько сторонников Мордхе-Йосефа подбежали, схватили Ханину за лапсердак и потащили. Ханина вопил, вырывался, крутил головой на длинной шее, махал руками, как утопающий. Кафтан повис на нем клочьями, ермолка упала на пол, всклокоченные пейсы болтались на коротко остриженной голове. Он сопротивлялся, как мог, но его держали крепко и месили кулаками, как тесто. Сам Мордхе-Йосеф — не упускать же такой случай! — тоже помогал тащить Ханину, вцепившись ему в ногу и не забывая плевать в лицо. Ханину повалили на стол, завернули полу кафтана. Мордхе-Йосеф был первым, кто его угостил.

— Вот тебе раз! — сказал он, закатал рукав, как мясник, и отвесил такой удар, что бедный Ханина тут же разрыдался как ребенок.

— Вот тебе два! — выкрикнул Мордхе-Йосеф и ударил снова.

— А вот тебе три! — отозвался кто-то, и затрещины градом посыпались со всех сторон. Ханина захрипел, закашлялся и затих.

Когда его сбросили со стола, лицо Ханины было сплошь синим, рот в крови. Принесли ведро воды и окатили его с головы до ног. Ханина дернулся, вытянулся и остался лежать на полу, как мертвый. На людей напал страх. Единственная женщина, которая молилась за перегородкой, разрыдалась, припав к зарешеченному окошку. Мордхе-Йосеф отошел, хромая, стукнул костылем о пол. Его лицо в обрамлении рыжих волос было белым как мел.

— Имя нечестивых сгниет![18]— сказал он. — Пусть знают, есть еще Бог на свете…

Глава 7

РЕБ ЭЛУЗЕР БАБАД И ЕГО ДОЧЬ РЕЙХЕЛЕ

Реб Элузер Бабад редко бывает дома. У него появилась привычка ходить по деревням. Он надевает старый ватный сюртук, напихивает в башмаки соломы, в одну руку берет мешок, в другую посох и отправляется в путь. Как нищий, отбивается палкой от собак, ночует у крестьян в амбарах и на сеновалах. Одни думают, он ходит собирать давнишние долги. Другие утверждают, что он пытается искупить какой-то грех, терзающий его сердце. Рейхеле, его дочь, остается дома одна. Целыми днями она сидит у печи на низенькой табуретке и читает книжки, которые привезла с собой. Говорят, она прекрасно знает древнееврейский язык. Ходят даже слухи, что в Люблине она брала у врача уроки латыни. Горайские женщины пытались с ней подружиться, приходили в гости, но она встречала их неприветливо, никогда не предлагала сесть. Молодые женушки, почти все на сносях, заглядывали к ней, пытались ее расшевелить, играли в бабки, заводили разговоры о свадьбе, о семейной жизни. Некоторые приносили шкатулки с украшениями, чтобы немножко похвастаться, или даже клубки шерсти и спицы, чтобы показать свое мастерство, но Рейхеле, когда к ней входили, ни разу не поднялась навстречу гостям, не обтерла для них грязную скамью. Она путала их имена и держалась так спесиво, что женщины стали над ней смеяться. Как-то раз, когда гостьи уходили, последняя обернулась на пороге и сказала:

— Чем ты так гордишься, Рейхеле? Твой отец был большим человеком, но теперь-то он нищий!..

Но ведь Рейхеле больная, бедняжка, поэтому ей многое можно простить. Маленькая женщина, которая каждый четверг ходит по домам и месит тесто для субботней халы, говорит, что Рейхеле ест совсем чуть-чуть, как птичка, и что кровотечения у нее раз в три месяца. Она спит допоздна, а на ночь подпирает дверь колом, чего-то опасаясь. Вдова, которая живет по соседству с реб Элузером, рассказывает по секрету, что Рейхеле никогда не выходит на двор по нужде…

Рейхеле родилась в Горае за несколько недель до резни. Когда казаки осадили Замостье, мать схватила ее на руки и бежала из города. После долгих странствий они добрались до Люблина. Когда Рейхеле было пять лет, ее мать скончалась. Реб Элузер со всей семьей переселился во Влодаву, но Рейхеле осталась в Люблине у своего дяди-вдовца. Дядя был резником. Он был высокий, с густыми бровями над злыми красными глазами, с черной бородой до пояса, угрюмый и молчаливый. В тесном сарайчике, где он резал скот и птицу, всегда стояла лохань с кровью и летали куриные перья. Днем там было темно, как в сумерки, по вечерам горела тусклая масляная лампа. Во дворе крутились мясники с ножами за поясом, в кафтанах, покрытых бурыми пятнами. Зарезанных кур швыряли на влажную землю, и они махали крыльями, будто, уже мертвые, пытались взлететь. Заколотые телята со спутанными ногами клали друг на друга головы и еще долго подергивали раздвоенными копытцами. Однажды Рейхеле видела, как два мясника, все в крови, свежевали козу, а потом она лежала, ободранная, с удивленно выпученными глазами, оскалив белые зубы, будто в улыбке.

Реб Зайдл-Бер звали дядю, и Рейхеле боялась реб Зайдл-Бера. Второй жены он не взял, детей у него не было. Хозяйство вела его теща, старуха без малого ста лет, глухая, с желтым, как воск, морщинистым лицом, усеянным пучками мерзких рыжеватых волос. Каменный дом, в котором они жили, был очень древним, с толстыми стенами и маленькими окошками под сводчатым потолком. Он стоял на окраине, возле кладбища. В доме была низкая, глубокая, как пещера, арка, узкая дверца в воротах выходила в тупик. Под аркой, на изрытой, ухабистой земле, валялось всякое тряпье, гусиные крылья, гнилые мешки. У реб Зайдл-Бера было две комнаты. В задней спал он сам, там стояла широкая кровать под балдахином из облезлого красного бархата, конторка и книжный шкаф. Когда дядя не был занят работой, он сидел в своей комнате на круглой, как у сапожника, табуретке, правил ножи на большом, плоском оселке, проводил единственным острым ногтем на указательном пальце правой руки по зеленоватым лезвиям, прислушиваясь длинным, волосатым ухом, не осталось ли зазубрины. Или же мычал, глядя в книгу, или дремал, уткнувшись лбом в кулак. В передней комнате стоял бочонок с водой, чтобы мыть посуду, и два длинных стола, мясной и молочный. В углу был веник, под ним высилась горка мусора. Старуха готовила на огромной печи, шуровала в ней длинной кочергой и не переставая бурчала себе под нос. Когда Рейхеле пыталась выскользнуть поиграть во двор, старуха костлявой рукой хватала ее за волосы и шипела, как змея.