Читать книгу "Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль"

Деревня

Деревню Карабиновскую, где мы провели три месяца, сдерживая партизан, как и все русские деревни, пересекала бесконечная дорога шириной в пятьдесят метров, по обеим сторонам которой стояли избы, изгороди из досок и вишневые сады.

Эти соломенные хижины, пригнутые толстой крышей из тростника, были почти одинаковыми, за исключением цвета извести. Мы входили в темные маленькие сени и прямо в общую комнату. Вялая духота встречала нас запахом грязи, помидоров, человеческого дыхания, испарений и мочи молодых домашних животных, лежавших вповалку с людьми.

Во время зимы русские не покидали скамеек и хромых табуреток изб. Родители выходили только для того, чтобы ухаживать за скотом на другом конце дома: поросенком, коровой или бычком. Они возвращались с охапкой кукурузных стволов и подсолнуха, чтобы подбросить в печку.

Эта печка была на все случаи жизни: кухня, центральное отопление и кровать для целой семьи. Это был внушительный куб из кирпича и глины, побеленный известью. Он занимал треть или половину комнаты и поднимался двумя колоннами до полуметра от потолка. В эту печку два или три раза в день засовывали охапку тростника или немного сухих поленьев. Вечером семья в полном составе забиралась на полати печки. Отец, мать, дети вперемешку, свернувшись калачиками, спали прямо на теплой глине, покрытые тряпками и красными перинами, из-под которых торчала шеренга плоских и почернелых ног.

Похожие на фигурки в верхней части шарманки, ребятишки проводили на этой печи шесть или семь месяцев. Вся их одежда состояла из рубашонки, закрывавшей половину тела. Они были грязные и крикливые, с сопливыми носами. В России детская смертность была огромной, безжалостный отбор происходил в самом начале жизни.

* * *

Целый угол избы был занят иконами. Некоторые из них, особенно красивые, относились к XV–XVI векам. Задний фон этих миниатюр был восхитителен: зеленые и белые замки, грациозно ступающая живность. Чаще всего они представляли святого Георгия, убивающего змия, или святого Николая, добродушного и с бородой, или Деву Марию с опаленным цветом лица, с глазами-миндалинами, с маленьким Иисусом на руках.

Эти иконы красовались среди зеленых или розовых бумажных гирлянд. Раз двадцать в день крестьяне крестились, проходя перед ними. Иногда у них можно было видеть старенький обтрепанный молитвенник, из которого вечером они вдохновенно читали при дрожащем свете масляной лампы.

Эти люди никогда не спорили между собой, смотрели вдаль мечтательными голубыми или темно-зелеными глазами.

Изба была заполнена домашними растениями и цветами. Их широкие маслянистые листья поднимались на два метра в высоту, почти до потолка. Они придавали этим бедным лачугам вид джунглей.

К избе примыкал загон для скота.

Богатые крестьяне, кулаки, давно уже миллионами отправились в Сибирь, чтобы учиться там презирать земные блага. Те, кому удалось избежать выселения, довольствовались одной буренкой, одним или двумя поросятами, дюжиной кур и несколькими голубями.

Это было все их добро, которое они ревниво оберегали. Поэтому телята и поросята были перенесены в тепло, в единственную комнату семьи сразу же с наступлением холодов.

Колхоз, где каждый строго следовал и служил режиму, имел почти целиком всю посевную площадь пшеницы, кукурузы и масличных культур региона. Но благодаря такому тотальному обиранию крестьян Сталин мог делать бронированную технику и пушки, готовить мировую революцию. Крестьянину же ничего не оставалось, как, печально проглотив вечером сковородку картошки с луком, молиться перед своими иконами, с чистыми глазами и пустой волей.

Осень заканчивалась. Воздух потерял свою мягкость и влажность, вечера становились сухими. За несколько дней грязь затвердела, затем пошел снег. Это было началом большой русской зимы. Деревца поблескивали тысячами сверкающих соломинок. Небо окрашивалось в голубой цвет, а также в белый и золотого отлива. Солнце было еще мягким над ивами, окаймлявшими озера.

К этим ивам однажды утром спустилось все население деревни. Эти большие пруды были усеяны множеством стеблей камыша, похожего на частокол копий высотой в три метра, с коричневыми и розовыми кисточками наверху. Мороз уже схватил эти серые палки-стебли. Крестьяне попробовали прочность темного льда, припорошенного снегом. Он был прочным. Все пошли за серпами и косами.

Это была странная жатва. Под холодным ноябрьским солнцем деревня скашивала высокий тростник, который покроет белесые избы.

Урожай падал живописными снопами. Тысячи маленьких толстеньких воробьев прыгали и чирикали по берегу. В три дня пруды были скошены. Тогда деревня вернулась домой и закрыла свои двери на зиму. Иногда пули вонзались в глинобитные стены и ломали ветки вишен.

II. Зима в Донбассе

Советские войска составляли особый род военных частей. Они были нигде. И они были повсюду. Засев в кустарнике, в стоге сена, у слухового окна какой-нибудь избы, их наблюдатели тихо следили в течение дня за каждым шагом противника. Они вычисляли сараи и технику, места проездов и переходов рек, ход саперных и инженерных работ.

Следующей ночью какой-то мост был заминирован и взорван, сгорели какие-то грузовики. Очереди, залпы вылетали с откосов. Мы устремлялись туда, но было слишком поздно. Мы находили на месте только старую меховую шапку или следы валяных сапог, ничего больше. Лес бесшумно укрывал убегавших.

Мы должны были одной ротой прикрывать многие километры большака Днепропетровск — Сталино; следить за целым километром опушки леса, отделенной от деревни двумя километрами холмистой местности, где качались несколько букетов кустарника.

Наши посты находились в трехстах метрах за избами. Мы выставляли там часовых, у которых белели носы и мерзли руки. Холод становился злющим, а у нас не было никакого зимнего обмундирования.

Но и оставаться в дозоре в этих условиях было недостаточно. Русские по-кошачьи просачивались ночью между наших постов. Как только они их проходили, то спокойно могли выполнять свои партизанские задачи. Поэтому половина нашего личного состава должна была непрерывно патрулировать открытые места, выгоны от деревни до леса.

Мы падали в снежные дыры, провалы. Мы стучали зубами, съедаемые, издерганные этими бесконечными часами игры в кошки-мышки. Мы возвращались промерзшими до костей, наше обледенелое оружие долго испускало пар у огня из палок подсолнухов.

Изо дня в день наше кольцо вокруг соснового леса сжималось все больше. Раза два мы совершили глубокие рейды в лес. Снег скрипел под ногами. Мы обнаруживали повсюду следы валяных сапог. Но ни одна ветка не шевелилась, ни одна пуля не просвистела над головой. Партизанская война была войной ударов исподтишка, она избегала регулярных прямых столкновений.

На нашем правом фланге германские войска также теснили врага. По вечерам в сухом воздухе под сверкающими звездами на золотом фоне выделялись черные стропила и перекладины горящих изб. Красные попытались прорваться в нашем направлении. Они выступили ночью, около одиннадцати часов. Лежа в снегу, мы расстреляли все боеприпасы наших автоматических винтовок. Трассирующие пули устремлялись вдаль, похожие на букеты цветов. В течение часа степь перечеркивали эти горящие стрелы. Чувствуя, что заслон крепкий, русские вернулись в свои потайные логова. На северо-западной опушке леса, на правом берегу Самары, красные построили солидные доты. Речка была скована льдом.