Читать книгу ""А зори здесь громкие". Женское лицо войны - Баир Иринчеев"

Потом нас вывели из Ивановского, мы пошли через Понтонное на Карельский перешеек — на отдых и переформирование. Остановились в Токсово и долго в себя приходили. Собственно, до зимы мы там были. Нас готовили сильно, были крупномасштабные учения. Мы все в них по-настоящему участвовали. Там была настоящая артподготовка боевыми снарядами, атака с танками, со всем на свете. У нас даже люди гибли во время учений. Настоящий бой устроили! Все эти учения и маневры были подготовкой к зиме 1943 года, к прорыву блокады. Мы тоже участвовали в этих учениях, давали связь. Все таскали с собой: и аппараты, и кабель, и шпульку. Мы также занимались и строевой подготовкой, и стрельбой. Я очень хорошо стреляла. Уже потом, в последующих боях, мне предлагали в снайперы идти. Но меня не пустили, сказали, что хорошие телефонистки больше нужны. Я служила хорошо, и впоследствии меня назначили старшей связи. Я и позывные меняла в полку!

На стрельбы к нам Ворошилов приезжал. Ворошилов все равно был легендарной личностью и пользовался большим авторитетом среди солдат, несмотря на провалы 1941 года. Он даже к нам в роту приходил, спрашивал: «Как табачок?» Распорядился, чтобы все у нас было. После стрельб он похвалил батальон Старовойтова и приказал дать всем бойцам батальона по чарочке. Ворошилов тогда был звездой!

Какое к нам пополнение пришло перед прорывом блокады! Сибиряки! Во-первых, как они все были отлично одеты, все в полушубках. Все были здоровые, крепкие по сравнению с нами, ленинградцами. У нас ведь солдаты и от голода умирали в кольце блокады. А они пришли — и мы прямо увидели, что сила пришла. И настроение у нас перед прорывом блокады было замечательное. Выехали на рекогносцировку и заранее в районе прорыва блокады сделали срубы. То есть, когда дивизия выдвинулась к Неве, все было приготовлено. Не было никаких мыслей, что опять не получится прорвать блокаду. Подготовились мы очень хорошо, и подъем среди бойцов был очень сильный. У нас была уверенность в успехе, и боевой дух был высоким.

И вот он начался, прорыв блокады, операция «Искра». Какая там была артподготовка! Через Неву было переправляться очень сложно, людей много гибло. Бежишь через Неву, и перед тобой такая полынья — надо обходить. Но мы все же форсировали Неву. На противоположный крутой берег было очень сложно забраться. Когда мы туда забрались, мы пошли вдоль берега. Мне в память врезалась картина — весь берег усыпан немцами. Трупы в платках, шарфах каких-то жалких. Тоже ведь хотели жить, а все погибли. У них там был праздник какой-то незадолго до этого — наверное, Рождество. Мы в их готовых землянках останавливались и находили посылки, присланные им из дома. Потом немцы пришли в себя и нанесли сильный контрудар по нашему полку; нам даже пришлось отступить. Мы заняли круговую оборону вокруг штаба, в траншеях. Наверное, целую ночь держали оборону. Все штабные взяли винтовки и держали оборону.

У нас 3-й батальон был очень сильный до прорыва блокады. Командиром батальона был Старовойтов, а начальником штаба — Зуйков. Очень сильные были люди и хорошие офицеры. Когда мы начали наступать уже по той стороне Невы, Зуйков на танке прорвался в тыл к немцам. Конечно, выручить его никто не мог — он в самую гущу попал. Так его немцы так истязали и запытали до смерти. Героический был человек. Я считаю, что он был достоин самой высокой награды. Все он у меня из памяти не выходит…

В феврале 1943 года, после окончания операции «Искра», мы уже были под Красным Бором. Два-три дня нам дали на отдых — а потом опять на передовую. Хорошо, когда можно окопаться на передовой. А там было болото. Копнешь — и сразу вода. Выходили из положения так, что строили шалашики и ставили палатки. Никаких других укрытий не было. Однажды мне командир мой говорит: «Нужен кабель». Потому что немец все бьет, бьет, кабель рвет в тысяче мест, и чинить уже фактически нечего. Не работает кабель! «Иди, — говорит, — где хочешь, но доставай кабель». Я взяла катушку, пошла. Да, иной раз и на преступление приходилось идти. Я пошла и увидела хороший кабель, помеченный тряпочкой. Мы, связисты, достаточно часто так делали — вешали на линию тряпочку какую-нибудь, чтобы с другими линиями не перепутать. Ну что делать?! Кабель новый, хороший, черный. Намотала уже почти целую катушку себе, и вдруг этот кабель «жжик!» — и начал обратно разматываться. Мне навстречу парень идет здоровый, тоже линию наматывает на катушку. И спрашивает меня: «Ты что делаешь?» — «Линию мотаю». — «Это моя линия!» — «А откуда это известно, что она твоя?» Он на меня посмотрел и говорит: «Была бы ты парнем, тебе бы не жить!» Вот такое было…

Вообще трофейное оборудование для связи использовалось активно — например, аппараты фонические,[3]— это всё было немецкое. Конечно, мы использовали немецкий кабель. Во-первых, он разноцветный — не надо тряпочки привязывать, а во-вторых, удобнее. Ребята носили трофейные автоматы — они легче были, чем наши с дисками. Вообще у них более приспособленная армия была для войны. Но нам тыл тоже помогал.

Однажды под Красным Бором я не спала подряд шесть суток. Меня послали за аппаратами — действующих аппаратов даже у командира полка не было. Дорога шла через противотанковый ров у Колпино. Мне туда надо было пройти на кирпичный завод, где располагалась наша мастерская по ремонту аппаратов. Туда я прошла нормально. Смотрю — наш радист сидит, Боря Семенов. Спрашивает меня: «Что ты тут делаешь?» — «Да вот, за аппаратом послали». — «Ну, давай поедем домой в полк вместе, у меня сани и лошадь». Я обрадовалась. Едем мы, а немец бьет. Немец все время по этому рву лупил. Причем не снарядами, а такими короткими чушками: они летят и не рвутся. И вдруг у нас распряглась лошадь. Боря Семенов не умел запрягать лошадь. Хорошо, что подошел какой-то лейтенант, нацмен, и снова нам лошадь запряг. Мы поехали дальше. Я еду и ничего не узнаю: у нас на КП полка, пока я отсутствовала, все измолотили — все дороги в воронках. Я пришла такая усталая: шесть ночей без сна! Там у нас была палатка, и около палатки было свалено все наше оборудование — шпульки, аппараты. Я прямо у палатки села со своим аппаратом (который, кстати, так и не заработал) и на миг отключилась. И вдруг проснулась — кругом стоны, крики, шум. Немец нанес артиллерийский удар по нашим палаткам, а я чудом уцелела, во сне. Даже не проснулась, когда снаряды начали вокруг рваться, такая была усталость.

Потом я пришла с этим злосчастным аппаратом к Козино, комполка, а он мне говорит: «Что ж ты, дочка, ходила-ходила, а аппарат мне работающий не принесла? Я тебе жопу напорю!» Пока я шла и падала при обстреле, аппарат, конечно, отсырел и сломался. А вообще командир полка у нас был очень хороший, относился к нам как к своим детям. Потом он ушел от нас в формирующуюся польскую армию. Говорят, потом ему там ногу оторвало — слухи такие ходили у нас в дивизии.

В болотах под Красным Бором меня ранило второй раз, и тоже легко. Это ранение было в бедро, но кость не задело, и я решила в медсанбат не идти. Что это за ранение такое? Несерьезно! Обошлась своими силами. А вот третье ранение было тяжелое. Там была деревня Песчанка, которую нам было необходимо взять. В полку народа совсем не осталось, а брать деревню надо, задачу выполнять надо. Собрали со всего полка сорок человек — повозочных, поваров, кого-то еще и отправили к командиру 2-го батальона Бейбову. Этот командир должен был «оправдать доверие» и выполнить эту боевую задачу. Так что он был готов заплатить любую цену за захват этой деревушки. В ночь на 23 февраля, как раз на день Советской Армии, меня послали от роты связи как связистку — идти с ним и держать связь с полком. Мне дали бойца с собой. Боец был молоденький, необученный. И еще радист с нами пошел. Там болото, остановиться негде. Но все равно, мы нашли место посуше. Поставили что-то вроде шалашика из сосен, накрыли все это плащ-палаткой. Я проверила связь, вроде все работает. И вдруг немец начал стрелять. Снаряды падали как-то в шахматном порядке. Вдруг я почувствовала — запахло каким-то порохом или гарью — неприятный запах. И течет что-то по лицу. Вроде вижу все, потом смотрю — кровь. Случайно провела рукой — и поняла, что один глаз не видит. А этот молодой боец: «Ой, я не могу! Меня ранило! Ранило!» Я говорю: «Ну, где тебя ранило? Покажи!» А он просто перепугался, очевидно. Ранило как раз радиста, в живот. Я сняла плащ-палатку, которой мы только что накрыли шалаш, и говорю этому бойцу: «Давай, понесли его!» — «Я не могу!» — «Все ты можешь! Здоровый парень!» — «Нет, мне плохо!» Я в результате все организовала, и на этой плащ-палатке мы утащили нашего радиста в тыл. Осколками меня ранило в голову и в глаз. У меня эти осколки и сейчас в голове остались. Боли я сразу не почувствовала, но сильно испугалась — как я, молодая девчонка, буду теперь без глаза? Мой отец был ранен в глаз еще в Первую мировую войну, и я на миг испугалась, что такая же участь постигнет и меня. Но это было только на миг. Мы вдвоем с этим новобранцем притащили радиста и погрузили на повозку. Слух среди остававшихся в живых в нашем полку сразу пронесся, как по ниточке: «Киру ранило!» Мне навстречу шли знакомые ребята, все качали головами и сокрушались.