Читать книгу "69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой - Стюарт Хоум"

Я бросила взгляд на чревовещательскую куклу, сидевшую развалясь в кресле, и прошептала ее имя. Алан взял “Представления о приматах: виды, раса и природа в мире современной науки” Донны Харауэй и завопил, швырнув ее через комнату. Это был большой том, почти 400 страниц, и прежде чем грохнуться на пол, он опрокинул с полки несколько книг в мягкой обложке. Алан жаловался, что даже не начинал читать Джудит Батлер, не говоря уже о Донне Харауэй. Ему, наверное, вообще не надо было читать, раз уж он проглотил Сади Плант “Нули и единицы” за один заход, а затем начал поносить её. Где он мог найти время для всего этого чтения? Казалось, будто он никогда не закончит жить (третий раздел в “Бодрийяр вживую: Избранные интервью”, под редакцией Майка Гейна, был озаглавлен “Я перестал жить”; в “Я люблю Дика” Крис Краус утверждала, дескать, в то время, когда она преследовала Хебдиджа, он заявил ей, что не читал ничего в течение двух лет). Была ли это месть магического кристалла? Алан не знал, все это становилось перебором. Такой французский теоретик, как Бодрийяр, мог быть переведен на английский каким-то незначительным издательством, типа Semiotext(e), с минимальной корректурой и распространением, и ты даже не успевал узнать об этом, как тут же переводы изблевывались издательствами Verso, Polity, Pluto, Stanford и Routledge. Сходные вещи случались с Делезом и Дерридой, тогда как Барт и Фуко становились классикой “Пингвина”. Тебе не надо было следить за этим. Если бы ты даже захотел это отслеживать, то все равно бы не смог.

Иногда мне становилось интересно, было ли происходившее между мной и Аланом, обменом субъективностей. Во время моего второго визита в его квартиру я впервые слабо заподозрила это. Мир Алана становился моим миром. Читая своего Гваттари, Алан хотел стать женщиной, и в этом процессе я чувствовала себя так, словно превращаюсь в мужчину. Почему же я хотела приобрести все книги, которыми владел Алан, когда они, несомненно, не принесли ему ничего хорошего? Все, чему Алан научился от своего чтения, так это более красноречивым способам объяснений, что он ничего не знал. Он приобретал культурный капитал, но по довольно-таки дорогой цене. Это была фаустовская сделка, абсолютно бессмысленная. Бесконечное перетасовывание текстов и Алан буквально бежал вприпрыжку над книгами в этом процессе. На полу валялись издания в мягких обложках. Он оступился, я поймала его. Отчаяние Алана, пытавшегося избавить себя от этих объектов и одновременно забыть о словах, слетающих с языка с их помощью, планомерно возрастало. Работа была словно создана для него. Без начала или конца, и это происходило, когда я появилась. Альтернативная версия такова: Алан хотел исчезнуть, хотел сам стать объектом. Так как он не придерживался религиозных верований, то был неспособен принести свою тень в дар дьяволу, а вместо этого попытаться навязать свою субъективность мне. Алан хотел стать машиной.

Он показал мне пожелтевшую газетную вырезку из Independant on Sunday, от 21 июля 1996 года. Она была озаглавлена: “Тонущий в мире слов: по мере роста числа академических журналов, как предполагает Ноэл Малькольм, профессура пишет меньше, а думает больше”. В конце статьи стояло примечание, подтверждавшее, что этот текст был перепечатан из тогдашнего свежего номера Prospect. Суть эссе заключалась в том, что профессора и преподаватели были неспособны придерживаться своих собственных специализированных областей исследования. Из-за того, что карьерное продвижение зависело от публикаций, профессура была вынуждена выдавать бесконечный поток статей. В вырезке предполагалось, что в среднем академическая статья имеет только пять читателей, но не прояснялось, входят ли в список читателей редактор и два референта — стандартные составляющие этой части издательской индустрии. Алан не имел никакого отношения к науке, и если специалисты не могли придерживаться их собственной области интереса, то какие надежды мог питать обыкновенный читатель с интересами сразу в нескольких областях?

Книги, которые Алан хотел продать, были дважды перетянуты тесемками и помещены в большой рюкзак. Он разбрасывал их по всей квартире, но, как хороший потребитель понимал, что должен представить скидываемый им книжный мусор в надлежащем виде, как будто о нем заботились. Мы не задержались в “Старом Абердинском Книжном”. Алан взял деньги, которые ему предложили, не торгуясь. Как только мы оказались на улице, он сказал, что цена соответствовала его ожиданиям. Очевидно, в Лондоне он смог бы проделать эту операцию с большим успехом. Пока мы были в магазине, я купила “Шлюху Штази” Энтони Бобарзински, и теперь, выйдя на улицу, дала ее Алану, как символ моей любви. Мы прошли вниз к перекрестку, и Алан поймал проезжавшее мимо такси. Расплатившись с таксистом в Хейзелхэд Парке, мы отправились на поиски лабиринта. Алан читал о нем, но был здесь впервые.

Лабиринт был закрыт, однако проволочная ограда у входа была прорвана, и мы без особых проблем миновали поврежденное заграждение. Паззл лабиринта был сложным и мы блуждали взад и вперед почти час, прежде чем достигли цели. Живая изгородь, образовывавшая стены лабиринта находилась в хорошем состоянии, и, оказавшись в центре, мы никого не смогли увидеть, хотя и слышали голоса, раздававшиеся в парке повсюду вокруг нас. Я помнила окончание моего сна прошлой ночью. К тому моменту я еще не записала его в свой дневник. Мне надо быть осторожней, сны драгоценны и легко забываются. Алан упомянул вчера днем лабиринт Хейзелхэд. Я никогда не слышала о нем, и Алан показал мне его описание в “Путеводителе по лабиринтам Британии” Адриана Фишера и Джеффа Соурда. Так как в книге перечислялись лабиринты в алфавитном порядке по месту нахождения, то Хейзелхэд, находясь в Абердине, был описан самым первым.

В своём сне я занималась сексом с Аланом на месте цели одного из двух лабиринтов Саффрон Уолден. Я полистала несколько книг Алана о лабиринтах, и ознакомилась с разного рода измышлениями, связующими их с ритуалами плодородия. Это чтение, а также неистовая ебля, которой я занималась, вне всякого сомнения, объясняли содержание моего сна. Мы сидели на зелёной парковой скамейке, поставленной в центре лабиринта. Цвет скамейки сам по себе наводил на мысли о ритуалах деторождения. Я склонилась над Аланом и ощупала его ширинку. К тому времени, как я вытащила член из его штанов, он уже стоял. Я опустилась перед ним на колени, игриво пощипывая его мускул. Я стала обрабатывать его губами, языком и зубами. Кроме этой скамейки в центре лабиринта ничего подходящего не нашлось, и, поскольку у меня не было желания заниматься сексуальными экспериментами на сырой почве, я заставила Алана кончить в мой рот.

После того как он привел себя в порядок, мы прошли к остановке, и, болтая, стали ждать автобуса, чтобы отправиться назад в город. Алан говорил о писателях, чей прозаический стиль сознательно изменялся с каждой написанной книжкой. Среди критиков существовала тенденция характеризовать такого рода современных авторов, как умышленно извращенных, и, пока они достигали культового статуса среди знакомых писателей, широкая читательская публика оставалась для них недостижимой. Показательный пример — Линн Тиллмэн. Барри Грэхэм — также хорошая иллюстрация. Первый роман Грэхэма “О тьме и свете” был стилизацией под хоррор, опубликованный Bloomsbury. Ко времени выхода его третьего романа “Книга человека” он уже публиковался Serpent`s Tail. Этот пародийный пересказ жизни Александра Троччи получил поддержку от Ирвина Уэлша, Денниса Купера и Линн Тиллмэн, написавших рекламные фразы на задник обложки. После этого Грэхэм переехал из родной Шотландии в США, где подписал контракт с Incommunicado, выпустившей роман “До того”, в котором Алан изощрённо вычитывал гетеросексуальную пародию на Денниса Купера. Алан не был знаком со вторым романом Грэхэма и, отдавая должное способности автора переключаться с одного стиля на другой и менять тематику, не испытывал никакого желания узнать, на что же это было похоже.