Читать книгу "Асцендент Картавина - Николай Дежнев"

Когда с подносом в руках я появился в комнате, Савелич сидел, сложив, как прилежный школьник, руки и внимательно смотрел на дверь. За окном окончательно сгустились сумерки, под потолком горела простенькая в три рожка люстра, а в углу задержавшийся в обиходе с шестидесятых модный тогда торшер.

— Ноги перестали ныть, — сообщил он голосом, каким читают правительственные сообщения, — дожди скоро кончатся и наступит бабье лето! С Семионова дня, — потянулся за бутылкой, свинтил с горлышка крышку. — Так какие, говоришь, у тебя дела?..

Я смотрел как водка льется тоненькой струйкой. Рюмки Савелич выставил любимые, граненые, на тонкой ножке. Младших сестер граненого стакана. Такие, должно быть, еще до войны перестали выпускать. Помявшись, опустился на стул, старика мне меньше всего хотелось обижать.

— Так, кое-что надо закончить…

Заметил максимально неопределенно в надежде, что этим все и ограничится, но не тут-то было.

— Камешки будешь перебирать? — хмыкнул Нелидов саркастически. — Если другого нет, тоже дело!

Камешками он называл спекшиеся куски раскрашенной штукатурки. В начале прошлой зимы я привез их с дачи. Не своей, приятеля. Он предложил мне отдохнуть в деревне… ну, может, не совсем отдохнуть, а как бы посторожить пару месяцев его новый коттедж. По осени на оставленные москвичами дома совершала набеги местная шпана. Брать по большому счету ничего не брали, разве что алюминиевую посуду и консервы, а все больше громили, а то и поджигали. Савелич — я заскочил к нему проститься — назвал моего приятеля жлобом и, прибегая к ненормативной лексике, объяснил на пальцах, что тот сука и барыга. Но не поехать я уже не мог, обещал.

Навестили меня как-то под вечер, когда уже начинало смеркаться. Мальчишки лет двенадцати — четырнадцати. Неприкаянные, сбившиеся в стаю и одичавшие. Угрожали, требовали денег, хорохорились, а когда я пригласил их в дом, присмирели и как-то даже застеснялись. Уплетали хлеб с вареньем, пили чай и по-взрослому рассуждали о том, что работы в деревне нет, как нет ее и в районном центре. Отслужим, говорили, сюда не вернемся. Пусть места родные и красота вокруг необыкновенная, только кроме как пить делать здесь нечего. В этом разговоре и всплыла стоявшая на берегу Волги заброшенная церковь. Раньше ее использовали под склад, теперь храм пустовал. На одной из его стен до последнего времени можно было видеть икону Николая Чудотворца, но летошним годом в кладку снаружи въехал пьяный тракторист и фреска осыпалась. Осмотрев вместе с ребятами фрагменты, я предложил икону восстановить, но поступил неосмотрительно. Интерес их быстро угас и я остался один на один с двумя бельевыми корзинами осколков, которые пришлось забирать с собой в Москву. Мозаику эту я почти что собрал, но получилось, прямо скажем, не очень. Края многих фрагментов осыпались так что образ оказался исчерчен густой сеткой белесых линий. Жаль, конечно, но кое-что мне эта работа все-таки дала. Я почувствовал себя занятым Великим деланием алхимиком, для которого, вопреки бытующим представлениям, важны не золото и философский камень, а концентрация на собственном внутреннем мире и возможность роста. Хуже было то, что я понятия не имел что мне со всем этим теперь делать. Икона, вещь особая, относиться к ней надо с почтением, она нечто вроде интерфейса между этим миром и миром горним. С нее на нас глядят лики святых и дивятся нашей изворотливости в грехе, поэтому у них такие суровые и скорбные лица. За иконой, как за окном в наш мир, собираются свободные от поручений ангелы и делают ставки: какую из набора глупостей мы совершим следующей.

— Хочешь обижайся, хочешь нет, — продолжал Савелич, — только ты, Картавин, юродивый, отапливаешь собственным теплом Вселенную. — Усмехнулся кривенько. — Анахорет уездного масштаба! Деревенским хулиганам твои изыски по барабану, им кабы выпить да кабы дать кому-нибудь по морде. Не живи так подробно, Стас, это вредно для здоровья…

Он и еще что-то говорил, только я перестал слушать. Смотрел, как двигаются губы Нелидова, какие тяжелые мешки набрякли у него под глазами.

— Вы паршиво выглядите, Савелич, вам бы подлечиться!

Седые брови Нелидова медленно поползли вверх.

— Это еще что такое! — рявкнул полковник так что у меня появилось желания вскочить со стула и вытянуться в струнку. — Кто ты такой, поганец, чтобы меня учить? Я этими вот руками бандитов ловил, когда ты делал радостно в штаны и ходил пешком под стол…

Чтобы разрядить обстановку я потянулся к старику чокаться. Выпив, он утер рот ладонью и немного помягчал. Вытряхнул из пачки сигарету.

— На жизнь, Станислав, можно смотреть по разному! — выпустил из уголка белесых губ струйку дыма. — К примеру, как на соревнование органов: кто быстрее сведет тебя в могилу. Лично я в этой гонке делаю ставку на сердце, только, боюсь, одно оно не справится, ему надо помогать! По-человечески очень понятный диагноз: сердечная недостаточность, не хватило значит у мужика сердца вынести эту блядскую жизнь. — Усмехнулся, но уже не сердито, а собственным мыслям. — Был у меня старый друг, профессор, теперь уже покойный, говорил в точности то же самое, что и ты, и теми же словами. Я тогда еще неплохо передвигался с палочкой, вот он меня и заманил к себе в клинику на обследование. Долго промывал мозги про курение и алкоголь, а когда я наконец вышел на улицу, то обнаружил, что забыл очки. Возвращаюсь в кабинет, открываю тихо дверь, а этот мерзавец — не тем будь помянут! — сидит за столом с рюмкой коньяка и сигаретой. Тогда-то я и услышал от него сентенцию про соревнование, а вечером мы вспомнили молодость да так, что на утро пришлось похмеляться…

Савелич взял в руку бутылку и посмотрел на меня с хитрецой, с этаким добреньким ленинским прищуром.

— Давненько что-то не видел я у подъезда серебристый «мерседес»!

Наверное нехорошо называть заслуженного человека старым негодяем, но именно это определение вертелось у меня на языке. Особой тонкостью и изысканностью выражений Нелидов никогда не отличался и на этот раз в куртуазном искусстве не преуспел.

— Бросила тебя твоя зазноба, кончился мочалкин блюз? — покачал он со знанием дела головой. — Та еще штучка, пробы негде ставить! Кто она, министерский чиновник или партийный функционер? Им, наверное, сказали, что демография в стране в прогаре, вот они и кинулись выполнять разнарядку. Или связь с тобой проходит у нее по статье благотворительность?.. — как если бы взвешивал сказанное, Нелидов поднял седые брови. — А что, тоже вариант! Не удивлюсь, если среди прочих дел у нее на календаре написано: «изменить мужу», и подчеркнуто для памяти красным карандашом. В постели?.. — Нелидов коротко задумался. — Деловита! На нежности за неимением времени не разменивается…

— Хватит, Савелич, не надо! — взмолился я, мои щеки цвели пунцовым цветом.

Но моя просьба его не остановила. Если уж он чего задумал, то доскажет обязательно.

— Блядь она, Стас, тобой пользуется! Вместо вибратора, а мне тебя, дурака, жалко…

Я молча потупился. Насчет зазнобы он, конечно, погорячился, но многое в наших отношениях угадал. Сказывался опыт и знание природы людей. Начиналось все очень просто и даже обыденно. Я подрабатываю составлением гороскопов, но с улицы людей не беру, только по рекомендации, мне проблемы с налоговой не нужны. Светлана Александровна пришла по звонку, вела себя сдержанно и очень просила обратить особое внимание на перспективы личной жизни. Мне что, мне все равно, но ее натальная карта меня заинтересовала. Изучая положение планет в домах и их взаимные аспекты, я узнал приблизительно то же, что Савелич разглядел без астрологических примочек. Среди Овнов, Тельцов и прочих Раков, специально для моей клиентки на зодиаке должен был располагаться знак танка. Не прошло и пары дней, как я обнаружил Светлану Александровну, вместе с ее амбициозностью, у себя в постели, а дальше все развивалось словно по заранее написанному сценарию. Личная жизнь, о которой моя новая знакомая так пеклась, явно налаживалась, но когда в краткие минуты отдыха я попытался ей на это намекнуть, она не поняла. Больше я шутить не стал, а лишь занимался делом. Однако со временем, и здесь Савелич был прав, наши отношения приобрели привкус производственной гимнастики, но все еще через пень-колоду тянулись.