Читать книгу "Прекрасная толстушка. Книга 1 - Юрий Перов"

— Пойдем, Машенька, по бульвару пройдемся… Что-то мы там давно не были…

А были мы там на самом деле лишь вчера. Видя, что глаза мои от такой вопиющей несправедливости наполняются слезами, она продолжала:

— А может, лучше во дворе посидим? Там ветра нет, а то вон как поддувает.

Слезы мои мгновенно просыхали, и мы шли во двор.

2

Наш дом собственного двора не имел. Своей тыльной стороной он выходил в какой-то мрачный серый колодец. А вот в соседнем доме — вернее, это было целое семейство двух- и трехэтажных домиков — был уютный, типичный старомосковский дворик.

Он имел два выхода: на Тверской бульвар и на параллельную улицу Станиславского, и располагался между несколькими зданиями, среди которых были одноэтажная слесарная мастерская, где всегда слышался веселый звон металла и замысловатая речь слесарей, каменный гараж, в котором дядя Костя постоянно чинил свою огромную темно-коричневую машину с таинственным названием «Быоик», и детский сад, вокруг которого, как это и положено, шла загородка из зеленого занозистого штакетника.

За этой-то загородкой и начиналась настоящая жизнь, о которой я даже и мечтать не могла. Там постоянно что-то происходило и случалось. То играли в жмурки, то плавали на красно-белом фанерном пароходе, прочно вросшем в зеленый газон, то прутиком гоняли какого-то рогатого жука, то ловили чужую кошку, то кто-то обкакивался, заигравшись, и начинал трубно реветь, а все остальные дети заливались мерзким хохотом.

В таких случаях откуда ни возьмись появлялся Леха и, одним взглядом отогнав насмешников, выяснял, в чем дело, брал несчастного ребенка за руку, неторопливо вел к дому и на крыльце сдавал беднягу из рук в руки переполошившейся воспитательнице, которая «только на минуточку» отлучилась по своей надобности.

Леха ходил в неизменной серой кепке, надвинутой на короткий, слегка картошкой нос. Руки он постоянно держал в карманах, и ни одна сколько-нибудь заметная шкода не обходилась без его участия и непосредственного руководства.

Я любила его страстно. Всунув лицо между колючими штакетинами, я могла часами, не отрываясь, смотреть на него, на то, как он ходит вразвалочку и глядит на всех как бы свысока, откинув голову слегка назад, потому что по-другому из-под низко опущенного козырька и не посмотришь.

Он, конечно же, знал о моем существовании, но никогда даже головы не поворачивал в мою сторону. Зато осенью, по субботам и воскресеньям, когда детсад не работал, Леха разрешал мне сгребать в кучу грушевые листья перед его двухэтажным домиком, который стоял метрах в пятидесяти от детсада.

Леха жил на втором этаже, и в его квартиру вела наружная каменная лестница.

Если же был март и повсюду звенела и искрилась на солнце оттепель, то он мне разрешал вместе с ним детской лопаточкой скалывать с лестницы намерзший за ночь лед.

За это я делилась с ним своим печеньем, которое он, кивнув в знак благодарности, засовывал в рот целиком и тут же, почти не жуя, глотал. Это было еще до войны. Ему мало перепадало сладостей. Семья у них была небогатая. Отец его работал маляром на стройке, а мать — в типографии «Московская правда».

Потом началась война, и его отец в первые же дни ушел на фронт, а Леха пошел в первый класс. А мне тогда еще было рано, потому что только исполнилось шесть лет.

Теперь до обеда я сама тянула бабушку на бульвар, потому что в полдень он возвращался домой с ватагой шумных мальчишек. Его — тогда еще мужская — школа была на другой стороне, через бульвар.

Он шел в своей неизменной кепочке, которая словно подрастала вместе с ним, засунув одну руку в карман драпового полупальтишка, в другой нес пухлый брезентовый портфель.

Я нарочно старалась попасться на глаза честной компании, чтобы кто-то из неразумных пацанов, тыча в меня изгрызенным, перепачканным чернилами пальцем, завопил бы на весь бульвар: «Жиртрест, мясокомбинат, пром- сарделька!» И повторял бы это до тех пор, пока не получал по спине чувствительный удар тяжелым брезентовым портфелем. Все-таки это был достаточно прозрачный знак внимания…

После обеда я тянула бабушку во двор. Уверяла ее, что поднялся страшный ветер и мне на бульваре холодно.

Бабушка, разумеется, знала все и, лукаво усмехнувшись за очками, тут же предлагала поддеть шерстяные рейтузы, которые я ненавидела тихой и лютой ненавистью за то, что они противно стягивали ноги — я уже тогда была много полнее нормальных детей — и страшно кололись.

Во дворе бабушка устраивалась вязать, а я занимала позицию в большой куче песка около гаража, напротив Лехи- ного дома.

У него в доме жил громадный серо-полосатый кот с кисточками на кончиках ушей. Звали его почему-то Пе-пе, и отзывался он не на «кис-кис», а на свист. Леха умел свистеть всеми мыслимыми и немыслимыми способами. И двумя пальцами колечком, и двумя прямыми, и четырьмя, и даже одним пальцем. Кроме того, он свистел, вытянув губы трубочкой и, наоборот, подвернув нижнюю губу через зубы, а также вдувая воздух в себя, тоненько и пронзительно.

Разумеется, он свистел в ключ, в ручку-безопаску и вообще в любую трубочку. Потом, позже я тоже пыталась этому научиться, но у меня ничего не получилось.

Пе-пе вообще был уникальным котом. Он умел мгновенно подниматься по стволу старой груши, стоящей перед Лехиными окнами, и прыгать с толстого сука прямо в форточку. Кроме того, он умел то, чего почти не умеют другие коты, — спускаться. Каким-то образом он прыгал с ветки на ветку, потом полз задом вниз, отчаянно цепляясь когтями за кору и преодолевая голый участок. Не доползая метра два до земли, он бесстрашно сигал прямо на землю, успевая так извернуться в воздухе, чтобы приземлиться на все четыре лапы.

В другой день Пе-пе успевал раза четыре прошмыгнуть туда и обратно, прежде чем появлялся Леха. Делал он это всякий раз неожиданно, когда уже не ждешь или на минутку отвлечешься.

Небрежно позвякивая мелочью в кармане, Леха неторопливо спускался по лестнице, не взглянув на меня, проходил мимо и направлялся к компании пацанов, которые резались за углом в пристеночку, в росшиши или в чиру.

Анна Александровна, сверкнув вслед ему очками, неодобрительно качала головой и искоса поглядывала на меня. Я же меняла позицию, чтобы видеть игроков, и, не стесняясь никого на свете, с этой минуты не сводила с него восторженных глаз.

Он всегда всех обыгрывал. И не только на деньги. Он побеждал в любой игре. В козла, в отмерного, в чижика, в футбол, потом в хоккей с тряпичным самодельным мячом. Он так ловко орудовал своей вырезанной из толстой фанеры клюшкой, что однажды его пригласили в детскую спортивную школу «Динамо». Я уж и не знаю, почему он туда не пошел. Наверное, потому, что любил ходить сам по себе, как его кот Пе- пе, а там пришлось бы подчиняться строгой дисциплине.

На следующий год и я пошла в школу, в женскую, так как было раздельное обучение. Война уже отодвинулась далеко от Москвы. Бомбежек почти не было.