Читать книгу "Женщины да Винчи - Анна Берсенева"

Когда он улыбался, на щеке у него появлялась ямочка. Только на одной, на правой. Это добавляло ему шарма. Плюс серебрящиеся виски, плюс самоирония во взгляде…

– У вас, я думаю, много денег, – сказала Белка. – И вы наверняка тратите их на женщин. А вот, например, вы могли бы купить женщине, которая вам понравилась, машину? Или лучше квартиру. Только не в Замкадье, а где-нибудь в старом Центре.

– Над этим надо подумать, – холодно ответил он.

Вот и отлично. Пусть думает. Если бы она мечтала стать цыпочкой для женатого папика, то давно бы ею была.

– Вы заплатите за мой обед? – спросила Белка, вставая.

– Да, – кивнул он.

– Спасибо за приятную компанию.

Она выбралась из-под ивы – склоненные ветки провели по ее ежику, будто погладили большой ладонью, – и пошла к выходу из шатра.

Глава 6

Апрель выдался – что твой июнь. И погодой, и, соответственно, настроением. На радостях от того, что дни стоят такие яркие, Белка проводила целые дни на воздухе. Ну, не целые, конечно, работать все-таки приходилось, но если брать то время, которое отводилось не работе, а жизни, то можно было считать, что она просто-таки переселилась на улицу.

Вернее, не на улицу, а в парк Горького. Ах, какое это стало замечательное место! Белка и вообразить не могла, что в Москве может появиться нечто, похожее на нью-йоркский Центральный парк, который произвел на нее неизгладимое, но все же какое-то потустороннее впечатление.

И вот пожалуйста, теперь в этом нет ничего потустороннего: из парка Горького исчезли шашлычники и убогие карусели, запестрели кресла для сидения на газонах и лежаки у воды, открылись во множестве симпатичные кафешки, в каждом своя забава, появились роликовые коньки… В общем, появилось все, что надо человеку для замечательного самоощущения – Белкиного любимого ощущения легкости, и беззаботности, и молодой своей беспечности. Потому что двадцать шесть лет – это, безусловно, молодость, самая прекрасная ее часть, когда юношеская нервность уже позади, а позорное благоразумие, которого так боялся любимый Белкин поэт Маяковский, еще не наступило.

Впрочем, она была уверена, что у нее оно никогда и не наступит: все в ее характере давало основание для такой уверенности.

А вообще-то ни о чем отвлеченном она в эти прекрасные апрельские дни не думала. В частности, в этот вот сегодняшний ясный день, в воскресенье.

Утром Белка посетила арт-рынок на Стрелке и купила себе там прехорошенькое летнее платье, которое притом было не просто прехорошенькое, а замечательно подходило именно ей – к ее высоким скулам, и к длинным глазам, в точности повторяющим рисунок скул, и к короткому ежику. Да, к ежику особенно подходило это платье, потому что оно было все такое романтическое, а ежик очень удачно вступал с романтикой в контраст, и если бы не ежик, то Белка такие кружевца, как на этом платье, пожалуй, и не выбрала бы. А к ежику – выбрала, и даже надела платье сразу же, благо было не просто тепло, а жарко, и очень удобно было катить в голубом кружевном платье на велосипеде по парку и чувствовать свою молодость не просто так, не абстрактно, а подошвами крутящих педали ног…

– Да, мама, – ответила Белка, когда в ее наушниках раздался телефонный звонок. – Ехали медведи на велосипеде!

Ей было невероятно весело, и она хотела, чтобы мама узнала об этом немедленно.

– Беласька… – Мамин голос звучал так виновато, что Белка сразу насторожилась. – По-моему, у меня опять случился приступ.

– Что значит «по-моему»?! – воскликнула она. – Случился или нет?

– Ну… да. Я даже упала…

– На улице?

– Нет, к счастью, дома. И упала почти на диван.

– Сильно ударилась?

– Рука побаливает.

Все понятно, рука, скорее всего, сломана. При возрастной маминой хрупкости и при том, что спазмы сосудов случаются у нее всегда неожиданно, нетрудно догадаться, что означает ее «побаливает».

– А голова? – спросила Белка.

– Головой я не ударилась.

– Я сейчас приеду, – сказала она. – Если можешь потерпеть, то «Скорую» без меня не вызывай.

Вызывать «Скорую» без Белки просто не имело смысла: врачи в два счета внушили бы маме, что она совершенно здорова, падение ей померещилось, рука не сломана и даже не болит, и вообще, пусть она завтра сходит в травмпункт, там ей все скажут. Это они уже проходили, и Белка давно уже дала себе слово, что в травмпункт она больше ни ногой.

Велосипед был прокатный, и его пришлось сдать. Хорошо, если бы вся Москва была одним сплошным парком Горького, но, к сожалению, это не так.

Белка вызвала к выходу из парка такси: в воскресенье, почти без пробок, добраться на нем с Крымской набережной до Тушина можно было быстрее, чем на метро.

Таксисту она велела подождать у подъезда, и правильно сделала: одного взгляда на мамину руку было достаточно, чтобы опознать перелом, да еще, может, со смещением. Рука опухла в запястье и выглядела какой-то перекрученной.

– Едем в Склиф, – сказала Белка. – Можешь не одеваться, на улице тепло.

Мама всегда считала, что домашняя одежда отличается от недомашней лишь несколько большим удобством, выглядеть же должна так, чтобы в ней не стыдно было показаться на людях. В соответствии с этим своим представлением она всегда и одевалась дома. Кажется, так приучил ее отец; этого Белка, правда, не могла утверждать с уверенностью, потому что дед умер до ее рождения и то, что мама о нем рассказывала, она слушала вполуха, как слушаешь все, что относится к незнакомым людям.

– Зачем же сразу в Склиф? – возразила было мама, впрочем, довольно робко. – В самом деле почти не больно, и потом, на «Скорой» опытные врачи…

Терять время на споры Белка не стала.

– Поехали, ма, такси ждет, – поторопила она. – Помнишь, что в приемном говорить? Что упала у них на ступеньках.

– Но почему бы я вдруг оказалась на ступеньках Склифа?..

Этого Белка уже не слушала – пересчитывала деньги в кошельке и прикидывала, у какого банкомата остановиться по дороге, чтобы снять еще.

Дальше все пошло именно так, как она и предполагала, и непонятно было, надо этому радоваться или на это досадовать.

Оказалось, что перелом все же без смещения – этому, конечно, следовало порадоваться. Но оказалось также, что хоть обезболивающее и нашлось, как только медсестре в травматологии была выдана порция денег, однако нормального гипса нет даже за деньги, поэтому придется накладывать точно такой, как при советской власти, а что он неподъемный и рука в нем немеет, так это, девушка, ничего страшного, в наше время другого и не было, и никто не требовал, а теперь все умные стали… И тут радоваться было, конечно, нечему. Оставалось только надеяться, этот дурацкий гипс хотя бы наложили так, что рука срастется правильно.