Читать книгу "Норки! - Питер Чиппендейл"

ясеней, кружась, планировали между стволами, а на болотах поспела клюква. Глянцевитые шишечки вечнозеленого падуба, одетого остроконечными, словно вощеными листьями, превзошли в блеске своем ягоды рябин, собранные в плотные, без просветов, идеально круглые кисти. В подлеске соперничали друг с дружкой желтовато-коричневые плоды шиповника и оранжевой жимолости, а ветвистый алый переступень сверкал на сером фоне папоротника. Нежнейший розовый цвет сердечек веретеницы и барбариса, неоднократно воспетых поэтами-романтиками, оттенял пурпур боярышника, покрывавшего живые изгороди наподобие тумана, внутри которого — в переплетении шипастых ветвей — пламенели мясистые ягоды.

Было так тепло, что лес, казалось, дремал. Даже перелетные птицы собирались в стаи лениво, без обычной галчливой суеты. Полевые мыши жировали среди неспешно увядающей растительности и хрустели скорлупой желудей, добираясь до вкусного ядра; белки, до отказа набив спрятанные от чужих глаз кладовые, двигались без своего обычного проворства, словно устав от изобилия ягод и плодов. Ежи и сони отложили спячку до наступления настоящих холодов и без дела слонялись между кустами. Время от времени они встречались на лесных неприметных стежках с кроликами, и тогда, остановившись для долгой, неспешной беседы, и те и другие в конце концов соглашались, что умершее лето еще никогда не баловало лесное зверье таким великолепием красок и обилием плодов. Если, конечно, тут нет никакого противоречия в терминах, поспешно добавляли они при этом. Между болтовней и кролики, и их многочисленные друзья и родственники не забывали вволю щипать нежную траву, которая продолжала расти так, словно наверняка знала, что Большие Холода никогда не наступят.

Так продолжалось, пока над долиной, словно наверстывая упущенное, не заревели неистовые ураганы. Когда же к полным мстительной злобы ветрам присоединился Большой Холод, лес оголился буквально за одну ночь, и его багряно-золотой убор превратился просто

в побитую морозцем опавшую листву неприглядного бурого цвета. В лесу не осталось ничего, на что можно было полюбоваться или поглазеть. Завывающий в ветвях ветер словно жил своей собственной, непонятной жизнью; он кружил между стволами, наполнял воздух тысячами ломких буро-коричневых листьев и то уносил их в небо, поближе к серым, неприютным облакам, то швырял прямо в морды кроликам, и от этого они нервничали больше обычного. Тот факт, что они вышли за пределы своего кормового участка, каким-то образом противоречил всем их естественным инстинктам, и к тому же кролики так устроены, что не могут совершать длительные переходи. Для кроликов не существует никакого аллюра в промежутке между ленивыми прыжками с места на место и стремительным бегом, так что вся делегация продвигалась вперед короткими и быстрыми перебежками от одного укрытия до другого. Лопух даже подумал, поморщившись, что подобный способ передвижения едва ли пристал столь высокопоставленной делегации, однако иной возможности достичь желанной цели у них не было.

Оглянувшись, Лопух увидел, что Кашка внезапно уселась столбиком, поставив вертикально свои большие уши, которые обычно торчали у нее в разные стороны. Зная, что она наделена сверхострым слухом, Лопух тоже насторожился, однако, как он ни старался, ему никак не удавалось расслышать ничего особенного.

Налетевший неожиданно шквал едва не сбил его с ног, и Лопух тихо выругался. «Пропащий день», — подумал он. Остальные члены делегации были с ним полностью согласны. Припав к самой земле и прищурив от ветра глаза, они выглядели так, словно были сыты проклятой погодой по самые уши.

— В чем дело? — прокричал он, перекрывая шум ветра. — Ты что-нибудь слышишь или что?

— Нет, нет, я никогда не слушаю того, что хорошо слышно! — взволнованно прокричала в ответ Кашка. — Я прислушиваюсь к тому, чего не слышно!

Лопух приложил все свои силы, чтобы как можно скорее продраться сквозь все смысловые оттенки

услышанного заявления. Подкомитет по образованию, должно быть, тысячу раз обращал внимание кроликов на необходимость выражаться коротко и ясно, чтобы остальные жители леса воочию увидели их умственное превосходство и легче поддавались исходящей от них силе убеждения, однако привычка выражать свои мысли витиеватым образом оказалась довольно живучей.

Он как раз собирался спросить, к чему же она в таком случае прислушивается или чего же именно она не слышит, но в это время ветер донес до него ответ. Монотонное урчание медленно двигавшейся по дороге человеческой грохоталки, которое он слышал все это время, но воспринимал просто как шумовой фон, внезапно прекратилось, и эту перемену уловили чуткие уши Кашки.

— То, чего я не слышу, звучало примерно как грохоталка, которая привозит в лес человека и его желтую собаку, — сообщила Кашка.

Лопух снова выругался. Если Кашка права, им придется отказаться от своей миссии и вернуться домой. А это, в свою очередь, — при нынешних деликатных обстоятельствах — могло привести к катастрофе.

Глава 3. ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ

— Можно я посижу с тобой, Мега? — спросила Мата и, не дожидаясь ответа, улеглась на подстилку.

Мега с довольным видом кивнул. Он поспешил на церемонию Посвящения, но не для того, чтобы услышать откровения Старейшин, а из-за возможности впервые оказаться частью группы. Может быть, ему и придется вконце концов смириться со своей необычностью, на которой продолжала настаивать Шеба, однако это вовсе не означало, что ему не хотелось быть как все. И вот наконец он, в толпе одногодков, лучезарно улыбается тем, кто хоть раз повел себя с ним дружелюбно. А то, что такая привлекательная самочка, как Мата, сама

подошла к нему и села рядом, переполняло его маленькое сердце гордостью.

С формальной точки зрения Старейшины имели право провести инициацию молодняка гораздо раньше, однако, как правило, они выжидали, пока норки-подростки не достигнут порога зрелости. Что касалось формирования у молодежи подходящего образа мыслей, то эта задача возлагалась на родителей. Посвящение являлось, по сути, лишь формальностью, которая завершала процесс идеологического воспитания и благодаря которой молодые зверьки должны были понять: все, что успели вдолбить им в головы родители, является не чепухой на постном масле, а официальной доктриной, законом, определяющим и регламентирующим все стороны жизни в вольере. Шеба, однако, вела себя совсем не так, как большинство родителей.

— Держи открытыми глаза и почаще давай себе труд задуматься над тем, что увидишь, — говорила она. — Ты должен сам для себя решить, что правильно, а что нет. Было бы лучше всего, если бы ты на время вовсе позабыл о Старейшинах. Сосредоточься на себе, наслаждайся жизнью, играй и ожидай…

— …Своего времени,— перебил ее Мега, и они оба расхохотались. С некоторых пор они часто шутили по этому поводу, и Мега даже начал легче воспринимать свою непохожесть, свое отличие от других молодых норок.

Тем не менее Шеба заботливо проинструктировала сына, как ему надлежит себя вести.

— Может быть, ты и не такой, как все, — поучала она, — однако именно поэтому ты не должен выделяться. Запомни главные правила: гляди в землю, когда проходишь мимо Старейшины, всегда обходи его слева и никогда не заговаривай первым.